Март вызвал такси. Мы вышли на улицу с этими масками, надетыми наоборот – так, что они смотрели нам за спину, и говорили, говорили, говорили, вспоминали Линча и концерт Therr Maitz, сопоставляли увиденное, чтобы сложить хоть какую-нибудь историю воедино. Разъехаться по домам и остаться наедине с эмоциями было невозможно. Мы стали ближе, потому что пережили это вместе, а сейчас хотелось ходить, двигаться, и очень сильно – поесть. Так что мы поехали в Pinsa Maestrello на Чистых – было почти одиннадцать ночи, едва успели к закрытию, взяли пинцу и пошли в амфитеатр возле Белой стены, ту самую «Яму». Мы, конечно, бывали там раньше. Особенно летом – тусовое место, всегда многолюдно и весело, можно есть и пить, сидя на каменных ступенях, читать, записывать сторис, целоваться – да что угодно. В тот день народу было немного – только мы с Мартом и небольшая компания ребят нашего возраста. Я присмотрелась к ним, но знакомых, тех, с кем мы общались летом, среди них не оказалось. Мы сели подальше и снова говорили о том, как прекрасно было шоу, об иммерсивности, условились вернуться туда снова, чтобы увидеть побольше, дорого, конечно – пять косарей за билет, но… У меня немного разболелось горло, мы с Мартом пропахли особняком, я продолжала чувствовать между нами запах, который был там, в этих нездешних комнатах с их интерьерами конца позапрошлого века, и сами мы словно стали чуть-чуть другими. Не замечали даже той шумной компании, зато они замечали нас.
Когда один из них встал и на заплетающихся ногах двинулся в нашу сторону, я подумала, что он просто пройдет мимо – к метро, но он спросил меня, почему я на них пялилась, когда мы пришли. Я не сразу поняла, о чем речь. Пока вспоминала, Март напряженно молчал. Наконец я ответила, что просто обозналась – думала, что увидела друзей, но стало только хуже. Мне сходу предложили подружиться, схватили за руку и потащили навстречу новым приятелям. Март вскочил и попытался оторвать его от меня, но те, что сидели неподалеку и просто наблюдали, рванули помогать своему – никто из них даже не попытался его вразумить, они все были на его стороне. Пятеро хохочущих пьяных ублюдков с нехорошими глазами. Трое повисли на Марте и сшибли его с ног. Он упал на колени, кто-то сдернул с него маску и нацепил на себя. Они держали его за шею, чтобы он не мог отвернуться, а тот, что тащил меня, и еще один – он пытался заломить мне руки, но из-за пуховика ему это не очень удалось, больно не было, только очень страшно, как когда сбывается кошмар и какая-то часть мозга отказывается признавать реальность происходящего, а другая уже принимает это и только фиксирует трещины на поверхности прежней жизни, той, что была еще утром, и после обеда, и час тому назад, – по очереди слюнявили мне губы, которые я сжимала, но это не помогало. Наигравшись, они принялись за Марта. После первого удара я завизжала. Мне зажимали рот, но я кусалась и отбрыкивалась, не глядя, я должна была кричать как можно громче, кто-нибудь обязательно придет на помощь, это же центр города, мы не в лесу и не в поле, и я кричала, пока Марта избивали ногами, и тогда кто-то из них догадался врезать мне в живот – куртка снова смягчила удар, но раньше меня никогда не били. Никто. Никогда. Я знала боль от содранных коленей, когда падала с привязанной к веревке покрышки на землю вместо того, чтобы нырнуть в воду, как все деревенские, и от йода, и когтей бабушкиного кота, принявшего ласку за попытку убийства. Знала, как болит зуб, когда тысяча стоматологов с их железными ковырялками теряет значимость по сравнению с этой болью. Вскрытый ноготь, прибитый калиткой детского сада. Сломанная после падения с велосипеда рука. Но я не ведала боли от удара. Это особая боль. У нее есть глаза, слова и кулаки. Она говорит с тобой, иногда улыбается тебе, она дышит и пахнет, слышит и понимает тебя – но все равно наступает. Она взрывается внутри раньше, чем снаружи, и не поддается лечению. Ты никогда не станешь прежним. В тебе вмятина.
Задыхаясь, я подползла к Марту, пока со стороны пруда к нам бежали патрульные. Обидчики брызнули в разные стороны, а он смотрел на меня и не узнавал. Из носа стекала на подбородок красная струйка. По тому, как он на меня посмотрел, я поняла, что Марта больше нет.