– А Преля тебе на фига?
– Потому что он никогда там не был. Это просто поездка, почему меня все о ней спрашивают?
– И я не была, – почти шепчет она, – и что, ты за меня тоже отбашляешь?
Я опираюсь на швабру и долго смотрю на Стасю, прикидывая, действительно ли она настолько тупа, как хочет казаться, или все понимает, но сказать не может.
– Если Джон заставит тебя целовать мои ноги, то да, я обеспечу тебе прогулку по Царицынскому парку.
Иронии она явно не считывает и, судя по изменившемуся выражению лица, готова швырнуть в меня грязной тряпкой.
– А Илья это сделал, – поясняю я как можно мягче. – Он настолько боится Джона, что вылизывал мне ботинки. Вот эти самые. И я чувствую себя несколько виноватой. Логично. Или нет?
– Не знала про ботинки, – бормочет Стася и возвращается к полировке шкафа, убитого настолько, что его не спасла бы и ванна из полироли. – Теперь он пиздит, что той ночью тебя распечатал.
– Распеч… Ага. Ни много, ни мало. Я что, похожа на человека, который никогда не был в отношениях?
– Преле все равно никто не верит. – От моей откровенности она окончательно тушуется. – Ты так легко об этом говоришь…
– Вряд ли легче, чем Илья.
– Ну… По-другому. Как звали твоего парня?
– Неважно, – говорю я и налегаю на уборку. Придется повторить все проделанное еще раз пять, чтобы результат стал хоть сколько-нибудь заметен.
– Почему вы расстались?
– Неважно.
– Ты его все еще любишь?
– Нет. – Я впервые признаюсь в этом кому-то, кроме себя. И впервые – вслух. – Но помню. Так что никакие новые отношения в мои ближайшие планы, как ты понимаешь, не входят. Тем более с Ильей.
– Он мерзкий. Не представляю, как вообще с ним можно захотеть.
«Из жалости», – думаю я, но вслух ничего не говорю. Там, в хостеле, я сказала ему «не сегодня». Не знаю, почему именно так. Словно когда-нибудь, хотя на самом деле нет. Разве что из жалости – нет.
– Я бы хотела его добиться, – снова подает голос Стася. – А Вика наоборот – говорит, что мечтает разлюбить. Но он запал на тебя.
Она говорит о Джоне. Бедный мой человек. Я понимаю, почему Джон тебе нравится – смазливый мальчик, чертов манипулятор. Я все еще тушенка, в то время как вы, ты и твоя подруга, – вскрытые и вылизанные пустые банки. Всего этого ты, разумеется, никогда от меня не услышишь.
– Мне жаль, – говорю я. – Это пустая трата времени.
Она обнимает меня за плечи. Настолько неожиданно, что я роняю швабру и просто стою, стиснутая в кольце ее рук.
– Не встречайся с ним, пожалуйста, – шепчет Стася хриплым прокуренным голосом. – И без тебя все сложно.
– Помоги мне сдвинуть шкаф, – прошу я, и мы сдвигаем чертов шкаф, сам по себе нетяжелый, но забитый чем-то, не знаю, чем, настолько, что я опасаюсь за его сохранность – нет, стоит, хоть и кренится во все стороны сразу. Я смахиваю шваброй паутину со стен и потолка и заново осматриваю вагончик, пытаясь представить, каким он станет. – Матовый черный, – говорю, уткнув в потолок указательный палец. – Слева будет надпись «Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса». А здесь… Хм.
Я смотрю на Стасю. Она тоже глядит на меня во все глаза, чем в некотором смысле мне льстит.
– «И не могу сказать, что не могу жить без тебя – поскольку я живу».
– Ты просто огонь, – выдает Стася и ретируется. Мой взгляд как раз падает на полку разбитого шкафа – она протерла ее из рук вон плохо.
Притопывая ногой в такт «экспериментируем, рядим, судим, милуем нас без нас» я в одиночку дислоцирую кресло к двери и роюсь в шкафу в надежде на то, что изначальный хозяин вагончика был куда более рачителен, чем Джон, и оставил нечто большее, чем гору пустых бутылок – так и есть. На антресолях, за стопками дисков, которые обещают мне нескучную компанию всю неделю, хранится коробка из-под обуви с инструментами – ржавый молоток, плоскогубцы, клубок проводов и разнокалиберные гвозди. С этой коробкой, прижатой к груди, я сажусь на диван и начинаю выбирать самые прямые: три, шесть, девять, двенадцать вполне достаточно. К счастью, потолки здесь настолько низкие, что стремянка мне не понадобится – достаточно обычного стула, и он играет под моими ногами, как взбесившаяся лошадь, твердо намеренная сбросить ездока. Успокоив себя тем, что в случае чего падать придется с не слишком большой высоты, я вколачиваю по шесть гвоздей в каждую стену, растягиваю на них свои гирлянды и выключаю свет.