Вот я читаю перед сном, глаза слипаются, но осталось несколько страничек, и я не сдаюсь. «Смотри, мам». В соседней комнате тишина, телевизор уже не работает – наверное, мама спит. Смотрю на часы: два ночи. Сегодня пораньше. Может, наконец-то выспится… Я возвращаюсь в начало строки: «Смотри, мам».
Утром я не смогу ее разбудить. Вскрытие покажет, что она запивала снотворное водкой. Я до сих пор не знаю, было ли это ее решением или случайностью. В ее вещах не осталось ничего, что позволило бы это понять.
Я слышу звук работающего двигателя. И меня зовут.
– Майя! Майя!
Тот самый голос, который смог бы заставить меня делать вещи, о которых я раньше не задумывалась. Голос книжных героев, в которых я влюблялась. Голос из детских снов. Он повторяет мое имя.
– Да! – отзываюсь я, и сама себя не слышу.
– Как хорошо, что вы здесь. Помогите!
Тарахтение дизеля становится громче. Отец Саввы подгоняет пикап к дверям вагончика и выпрыгивает из кабины. Не вполне понимая, чем именно могу помочь, я подхожу к кунгу. Отец Саввы откидывает тент – внизу какие-то резные деревяшки. Нет. Это рейлы. Неразборные лакированные рейлы, накрепко скрепленные гвоздями, и мы выгружаем их вдвоем, поспешно оттаскивая под крышу – они небольшие, но довольно увесистые. Четыре прекрасных блестящих рейла, крепко стоящих на разлапистых ножках. Я глазам своим не верю.
– Вещей не нашлось, – говорит отец Саввы, утирая лоб. – Их у меня семеро, старшие донашивают за младшими. Мы повесим у себя ящик для пожертвований – Яна, верно? Поможем мы ей, не переживай… – Это стало моим делом, и мне вовсе не хочется, чтобы в него вмешивались сектанты, чьи убеждения накрепко связаны в моем представлении со смертью Кати. Но помощь… Кто я такая, чтобы отказываться от того, что предлагают не мне? Отец Саввы хлопает меня по плечу: – А ты держись. Молодец, держись.
И я начинаю держаться. Прямо сейчас. Я крепче и занимательней ящика для пожертвований.
Приезжаю домой, открываю дверь, раздеваюсь в темноте прихожей. Выдавливаю в миску Маньки пакетик корма, ставлю на конфорку ковшик с водой, чтобы сварить себе пельменей – тетя Поля опять на смене, мне предстоит ночь в одиночестве, но я собираюсь начать запись второго выпуска подкаста, скучать будет некогда. Все еще держусь. Достаю из морозилки хрустящий от инея пакет, высыпаю пельмени в кипящую воду – часть из них мгновенно всплывает. Я думаю, это из-за того, что замороженное тесто треснуло, и внутрь попал воздух. Когда они начинают кипеть, то, как голодные птенцы, раскрывают ротики из теста. Я заранее кладу в глубокую тарелку масло и ложку томатной пасты, а сверху натираю сыр с добавлением грецкого ореха – он пахнет этими солнечными орехами, которые мы с папой раскалывали зубом, припаянным к рукоятке чеснокодавилки, а из скорлупок делали лодочки: если прилепить ко дну крошечный кусочек пластилина, а сверху установить мачту из зубочистки с бумажным парусом, такая лодочка могла достойно держаться на плаву в Царицынском пруду и даже вставать на курс до тех пор, пока какая-нибудь лихая утка не сбивала ее и не пускала на дно.
Мешанина из пельменей и томатной пасты перебивает вкус сыра, но это все равно самое лучшее, что происходило со мной за последние сутки. Двое суток. Нет, с того момента, как я сюда приехала.
Левкой. Декоративное красивоцветущее растение с ароматными цветами. Стихотворения Льва лежат на «Стихи.ру». Двухлетней давности, но все же это его голос.
– «Москва-Пассажирская-Курская», – сидя на полу, зачитываю я кошке Маньке. – «Мне будет легче, если не придется обуздывать никого, кроме себя. Челнока нет вовсе, а на веслах он то ли не может, то ли не. Чистосердечное признание, лихорадочное использование – не дело ученого. Все эти горестные таёжники не сами сочиняют то, что они сочиняют, решают и собираются делать…» Мань… Не будем плакать, да? – Она выгибает спину и трется о мою ступню в полосатом носке. – «Сокрушительно гниющее мясо, приглашения и репчатый лук – мелко порубить. Угадала, был с ней до девятого дня. Если бы вы убили, как можно было бы молчать».
И снова:
– Если бы вы убили, как можно было бы молчать. Если бы вы убили, как можно было бы молчать.
Коробочка комнаты, плотно втиснутая между другими такими же коробочками. За стеной плачет ребенок, наверху занимаются сексом. А на экранчике моего телефона – маленькое пророчество. Я читаю его вслух до тех пор, пока слова от частого повторения не теряют смысл, не превращаются в сплошное «хабы-хабы-хабы», а сама я будто одеваюсь в одежду жертвы насилия и сижу в ней – со мной ничего не происходит, но хочется тереть себя мочалкой, пока не сойдет кожа.