Вечером пятнадцатого ноября мы посмотрели новых «Ангелов Чарли», Март проводил меня до дома и должен был ехать к себе на съемную. До полуночи он писал мне и слал стикеры. Потом мы попрощались: «Сладких снов. Люблю тебя».
Я перечитываю статью несколько раз. Стараюсь не думать о том, что Март убивал Рушку с мыслью о том, что она – городская грязь, оскорбляющая мой взгляд, хотя именно с ней эта его идея ударила меня в лицо. Если Анну Николаевну Нелидову и Льва Коя я никогда не видела, то Рушка была «наша»: мама строила догадки о том, кто она такая и что с ней произошло, папа пытался сунуть ей денег, а для меня она была частью жизни – той неизменной ее частью, которая исподволь дает ощущение стабильности. Раз она здесь, значит, все по прежнему, как вчера, позавчера и третьего дня. Не о чем волноваться.
Но не поэтому я снова и снова пробегаю глазами по знакомым строчкам. Я что-то пропустила. Дом в Тульской области, чемодан, пенсионерка. Пенсионерка, дом, чемодан. Поискала «Алла Ильинична Демичева Елена Гнатюк» в Гугле – нет, ничего нового. Все те же «помыться» и «суп» на разные лады.
Свернувшись под тощим одеялом, я всей собой чувствую обещанные синоптиками ночные заморозки. Где-то в отдалении, за несколькими стенами, орут друг на друга мужчина и женщина. Они всегда делают это в полночь. «У нас ведь как в Простоквашино…» – всплывает в голове папина фраза.
Я резко сажусь в постели. У нас ведь как в Простоквашино – приезжай кто хочешь и живи где хочешь. Брошенных домов навалом. Это он про бабушкину деревню говорил. Я играла в приставку и слушала вполуха – мне их взрослые разговоры были неинтересны. Вроде, какая-то тетка из первого подъезда не могла выгнать из квартиры своего бывшего, а жить она хотела с настоящим, ну или с будущим, кто их разберет, а бывший уперся – жить ему больше негде. Тогда этот настоящий-будущий пришел в квартиру, поколотил бывшего и выкинул на улицу. И замок на двери поменял. Папа очень озадачился судьбой этого выкинутого и предложил ему перебраться в деревню, даже какую-то старую мебель подкинуть пообещал.
А звали его… Я сижу, таращусь в темноту и бешено тру виски.
«И куда? – ворчит бабушка, пока папа тащит с чердака громоздкий и жутко грязный телевизор. – Не показывает же!»
«Запоказывает, – кряхтит папа. – Человеку надо новогоднюю речь президента послушать. Что за Новый год без речи?»
«Гнатюку, что ли? Вот дался тебе этот алкаш!»
– Он, – шепчу я, пораженная собственной догадкой, – случайно убил свою сестру…
Я запросто могла бы продрыхнуть до обеда, но даже в воскресенье мне не обрести покой – в прихожей звонит телефон. Омерзительный звук. Как будто прямо в мозг засунули вилку и взбивают его в омлет. Тетя Поля снимает трубку, тапочки шлепают в мою сторону. Сейчас как всегда войдет без стука…
– Майя, тебя к телефону! – бодро звучит из-за приоткрытой двери. – С училища.
«С училища»! Я ржу, но пытаюсь делать это беззвучно. Спать, конечно, уже не хочется. И когда говорю «алло», все еще вытираю слезы.
– Майя, здравствуйте! Это Лариса Васильевна. Из деканата.
Кажется, мое ответное приветствие звучит неуверенно – она понимает, что я ее не узнала, и торопливо добавляет:
– Еще раз спасибо за платье и то, что вы сделали для Яночки!
– Здравствуйте, Лариса Васильевна! – повторяю я тверже. – Спасибо, что пришли. Все прошло отлично, мы собрали гораздо больше, чем рассчитывали, и сегодня… – Мне приходится посторониться, потому что тетушка собирается в «Магнит», а ее пальто висит на вешалке, перед которой стою я. – Сегодня постараюсь все передать Яниной маме.
– Я поэтому тебе и звоню, – говорит Лариса Васильевна, пока я закрываю за тетей дверь и накидываю цепочку – да, она здесь есть. – Вера в больнице.
– Ох.
– Вместе с Яночкой. Ей стало хуже. Думали, простуда, а вчера… – Она замолкает и, кажется, шмыгает носом. – Пневмония. Я продиктую тебе сотовый Веры. Запиши, ладно?
Я поспешно лезу в тумбочку за тетушкиной телефонной книгой, в которую тщательно внесены номера ее подруг.
– А сын? – спрашиваю, пока гоняю пальцами огрызок карандаша, а тот убегает в самый дальний угол. – У нее ведь сын. С кем он сейчас?
– Паша со мной.
Я ничего не говорю, потому что не знаю, что сказать, но она принимает мое молчание за вопрос. Это был не он. К чему бы мне вообще об этом спрашивать.
– Яночка – моя племянница.
Я вдыхаю, но она не дает мне права реплики, как бы заранее подводя черту под дальнейшим обсуждением, которого и так бы не произошло: