– Нет.
– Жаль. Я хотел с тобой поговорить.
В его «я хотел» невыносимо много «я». Гораздо больше, чем всего остального – за этим «я» должны бежать, откладывая в сторону все дела, тянуться, как к костру в мороз, путаться в ногах, поскальзываться, падать и подниматься, но спешить, спешить туда, где виднеется «я» Джона с протянутой навстречу ножкой.
– Говори.
Он оглядывается на автобусы – все уже внутри, кто-то ведет под руку вмиг постаревшую маму Вики.
– Я так понял, предлагать взаимно удалить посты бессмысленно…
– Симпатичная куртка.
Джон непонимающе опускает взгляд на пламенеющий алым пуховик – этой паузы хватает для того, чтобы я продолжила путь.
– Твой Терпигорев – тоже не ангел!
Ой, вот только не надо.
– Приходи завтра в гараж! Вечером!
Бла-бла-бла.
– Я буду ждать!
Бла.
Зря ты не поехала с нами, тут жара
Мы слушали твой подкаст через колонку. Джону объявили бойкот
С ним никто не разговаривает
Стаська хотела напомнить, что она тут хозяйка, но ее все послали
Савва тоже про тебя написал: про распродажу, Яну и подкаст
О чем ты говорила с Джоном на кладбище?
Да так. Мне кажется, он хочет помириться
Намекал, что Савва – нехороший человек
Ревнует
В смысле, не его выбрали?
Никого я не выбрала. Вы уже разошлись?
Мы в кафешке. Стаська нас выгнала
Приходи
Будешь мириться с ним?
Как ты это себе представляешь?
Приходи, мы пока сидим. Все немного в шоке от магии
Он реально затирал девчонкам, что он король и умеет в магию?
Увы
Я пас. Не обижайтесь. Много дел
Я открываю ящик письменного стола, в котором должен лежать дневник Марта, но его там нет.
Как же она орала. Никогда ее такой не видела. И «зачем ты притащила в дом эту дрянь», и «мы договаривались, что я о нем не услышу» – последнее, кстати, несправедливо, потому что тетя Поля действительно ни разу не слышала от меня ни про Марта, ни о том, что с ним связано. Объяснять ей про подкаст и его важность для меня можно было даже не пытаться. Дневник так и не вернула. Сказала, что порвала и выбросила в уличный контейнер. Вот так я и лишилась своих «уникальных материалов». Лежала без сна, смотрела в потолок и думала – ладно, пусть. Зато я наконец перестану туда возвращаться. Сотру все голосовые. Однако у моей истории другой финал. Журналист, написавший огромную статью о «санитарах», так и не смог отыскать сына Рушки. Но у меня есть шанс. И даже повод для встречи – два года. Скоро будет два года, как не стало папы. Если Константин Гнатюк все еще живет в доме у дороги – я его найду.
Подкаст подарил мне больше, чем я рассчитывала, и это вовсе не количество прослушиваний. Даже не последний выпуск. Я смотрела на них, этих убитых людей, и они стали близкими для меня. Смотрела на Марта – и он отдалился, спрятался за их спинами: я его не знала. И на себя смотрела тоже. Так долго и пристально, что увиденное перестало меня пугать.
Про бойкот становится ясно на следующий день. Джон в колледже не появляется. Ильи тоже не видно. Стася грустит в одиночестве, и над ней словно завис невидимый колпак – даже когда она идет по оживленному коридору, никто не приближается к ней вплотную. Незнакомые ребята подходят, чтобы похлопать меня по плечу. Девушки молча берут за руки и сразу же отпускают. Обычно чужие прикосновения выбивают меня из колеи, обняться и поплакать – совсем не моя история, но сегодня они не раздражают. Наоборот: кажется, будто все эти руки принадлежат одному родному человеку, приподнимают меня над полом и покачивают – такие надежные…
Я подхожу к ней на улице. Она курит, я тоже достаю свой «айкос» и встаю рядом – нет, никаких колпаков, ничего такого, что пружинисто оттолкнуло бы меня в сторону.
– Стась, а где Джон?
Тут у нее начинают дрожать губы, и сама она кривится совсем как мой племянник Митя, прежде чем открыть рот и призвать на помощь весь мир.
– Не произноси его имя.
Пока что я не вполне понимаю посыл этой фразы: потому что он мудак или потому, что я?
– Ему из-за тебя очень плохо. Он, может, вообще сюда больше не вернется.
Значит, все-таки я.
– Ты ему жизнь сломала.
– А он тебе – нет? – спрашиваю я тихо. – Кате? Вике? Нет?
– Зачем ты вообще к нам приехала, – давится она словами. – Без тебя все было хорошо.
– То, что было, Стась, называется абьюз. Насилие, если по-нашему. Неужели ты не понимаешь?