– Не-а, – говорю. – У меня нет телевизора.
– Короче, Апрелев все.
– Что – всё?
– У них газ взорвался. Никто не выжил.
Митя, думаю я, думаю очень громко:
– МИТЯ!
Всовываю босые ноги в кроссовки, натягиваю куртку поверх пижамы – телефон. Забыла. Возвращаюсь в комнату, не разуваясь, хватаю его, но обратный путь уже преграждают тетя Поля и участковая – ни малейшего зазора.
– Ты куда? – причитает тетушка, растопырив руки. – Нельзя! Ложись! Горячка, Нин? Припадок? Что с ней делать-то?!
– Ваш внук, – говорю, одновременно пытаясь пробить заслон грудью. – Митя. Димин сын.
Она хватается за сердце и жмется к дверному косяку. Я протискиваюсь в образовавшуюся щель и обматываю шею шарфом.
– Что с ним, Май? Что случилось?
– Пожар у Апрелевых, мне однокурсница позвонила, сказала, никто не выжил.
– Гос-споди, – охает участковая и крестится, а тетушка скрывается в своей комнате и хлопает там ящиками. Кричит:
– Подожди, вместе поедем!
Пока она собирается, я шепотом выспрашиваю у врача, как вызвать такси. Вызываю. Закрываю за ней дверь. Оператор перезванивает мне, чтобы сказать, что машина у входа. А тети Поли еще нет.
Я захожу к ней впервые с тех пор, как сюда приехала. Она сидит на кровати, спрятав лицо в ладонях, и поднимает голову, только когда я касаюсь ее плеча.
– Дитенок-то чем провинился? Оставила алкашам, дура…
– Надо ехать. Такси внизу.
Я помогаю ей подняться, и мы идем к двери – просто удивительно, как быстро она берет себя в руки и по пути собирает все, что может пригодиться: ключи, кошелек, пачку одноразовых носовых платков, какие-то таблетки. Уже в подъезде оборачивается – и тут мне становится за нее страшно, настолько это растерянный взгляд. С таким взглядом спрашивают собственное имя и какой нынче год.
– Куда мы едем?
– Сначала к Апрелевым, – говорю я и глажу ее по спине. – Там посмотрим.
Половины деревянного барака, в котором жили Илья и Стефа, больше нет. Из оставшейся торчат обугленные ребра досок. Я оставляю тетю Полю за спинами зевак – прислоняю к стволу березы, прошу держаться, стоять и ждать, и бегу к дому. Попутно слышу: «газ», «вечеринка», «там дым везде, так я уже в окно» – несколько человек сидят на бетонном возвышении вокруг канализационного люка, завернувшись в одеяла. Бросаюсь к ним:
– Ребенок!
Заплаканная женщина не отвечает. Мужик рядом с ней кивает не то на дом, не то на пожарных, сворачивающих шланги:
– Алкашня! Праздник у них был. Праздник, понимаешь? – Я гоню от себя мысль, что Илья вернулся из гаража после того, что в нем произошло, и уселся за праздничный стол. – До утра гудели, а утром спать полегли.
– А мальчик? Там мальчик был, шесть месяцев. Митя. Младенец.
– В коляске который?..
Я всматриваюсь в лица пожарных. Отыскиваю того, что помоложе, и цепляюсь за него:
– Скажите… – Он даже не смотрит на меня, словно меня нет. – Скажите, пожалуйста, там был ребенок. Вы нашли ребенка?
Все они замыкают меня в кружок и говорят между собой, я не понимаю смысла фраз, но чувствую, что меня не видят, не слышат и не замечают, хотя я здесь, между ними, и хочется врезать кому-нибудь или заорать, я набираю в грудь воздух, много воздуха, и когда уже готова трясти их, чтобы добиться ответа, передо мной возникает добродушный усатый дядька в форменном бушлате, и гладит меня по голове, можно подумать, это я потеряла дом.
– А ты ему кто?
– Тётя. – Считай, никто я ему, видела два раза в жизни. – Мы с его бабушкой приехали, ей плохо.
Огромная перчатка увесисто хлопает меня по плечу. Я не понимаю, почему он смеется.
– Повезло твоему племяннику – в рубашке родился. Когда рвануло, в коляске лежал! У подъезда… Пацан – кремень! Вон-он там.
Я знаю. Знаю и бегу со всех ног к пожарной машине, за которой и правда стоит коляска, а в ней – упакованный человек Митя, я хватаю его, стискиваю так, что он кряхтит, ничего не понимая со сна, и утыкаюсь носом в горячую щеку. Несмотря ни на что, Стефа потащила его на прогулку. Возможно, ее выгнали туда, чтобы не мешала отдыхать после вчерашнего. Отправили за добавкой. Подбили глаз и послали в жопу. Но она сунула человека Митю в комбез и уложила в коляску, а потом вернулась в квартиру, чтобы… Да мало ли что, но он вот, со мной, а Стефы с ее гримасами и двух личностей Ильи – нет.
Только синяки от его пальцев на моих запястьях.
– Мам! – зову я. – Ма-ам! Он живой! Живой!
И только когда никто не откликается, а тетя Поля глядит на меня сквозь белесую пелену, хоть и протягивает руки навстречу, я понимаю, что ошиблась. Сказала не то. И повторяю: