К.: Почему Вы так неуступчивы? Ведь все ваши товарищи по заключению написали заявления...
Я: (подхожу к стене и глажу ее пальцем) Положим, я хочу пробить эту стену. Действуя так, как я это делаю, добьюсь я результата?
К.: Понимаю Вас.
Я: Да: чтобы уступила стена, мне надо пробивать ее чем-то твердым, неуступчивым.
К.: Но ведь заявление о готовности соблюдать советские законы не имеет юридической силы и ни к чему Вас не обязывает. Оно совершеннейшая мелочь и Ваше упорство в этом вопросе совершенно непонятно!
Я: Если это мелочь, то поступитесь ею и выпустите меня без каких бы то ни было условий. Для меня принципиально: выйти, не приняв никаких условий для своего освобождения.
К.: Нет, на это мы пойти не можем.
Я: Значит, и для вас это не мелочь.
В камеру ко мне (в этот мой приезд в Махачкалу) посадили бывшего профессора МАТИ Виктора Корзо, осужденного за подстрекательство к даче взятки и сидевшего недалеко от Махачкалы в поселке Шамхал, в лагере усиленного режима. Профессор сказал мне, что в изоляторе он по своим делам, но занимался он исключительно моими делами -- целыми днями убеждал меня написать заявление. Он уговаривал меня месяц! Нас в камере было двое, и однажды дело дошло до того, что в камеру вошел начальник оперчасти капитан Абдуллаев и вместе с Корзо стал убеждать меня написать заявление! Тут уж я возмутился, и нас с Корзо развели. Корзо еще сидел со мной, когда Кехлеров на одной из встреч дал мне номер "Московских новостей" со статьей Лена Карпинского "Нелепо мяться перед открытой дверью". Прокурор очень просил меня прочесть эту статью и перестать мяться перед открытой дверью. В камере я прочитал статью и попросил Корзо: "Витя, проверь-ка: дверь не открыта ль?" Оказалось, нет. Я расхохотался, улыбнулся и Корзо. Оказалось, что не такая уж она и открытая -- эта дверь. Выйти через нее можно было только на условиях.
Но -- как я еще до поездки в Махачкалу сказал порученцам Президиума Верхсовета -- на условиях и Зоя Космодемьянская у фашистов могла выйти.
Им очень надо было меня выпустить, но выпустить чуть не тем, каким я вошел в Лабораторию. Сломить, а там уже объявлять себя инициаторами демократии и свободы слова -- и возразить будет некому: куда уж подписавшему возражать -- не то настроение... Не вышло. Песчинка, попавшая в машину, сломала механизм.
Уголовной партии как не красть. Она и крадет: открыто, гласно, демократично лжет расчеловеченной стране. Нужен суд над преступной партией.
Преступные законы были? Преступно осужденные были? Миллионы безвинно погибших, миллионы безвинно отсидевших были? Были и есть. А виновные где?
Идет "реабилитация" погибших. Реабилитация -- это восстановление в правах. Права возвращаются мертвым. Коммунистический театр абсурда длит представление.
Тысячи преступных законодателей вне ответа. Тысячи преступных судей вне ответа. Миллионы преступных исполнителей вне ответа. Что ж это за законность такая: признаем, что преступления -- убийство преступной партией и преступным государством десятков миллионов и заключение в концлагеря сотен миллионов невинных -- были, а преступников нет! А суда над преступниками нет!
БЕЗ НЮРНБЕРГА ДЕЛО НЕ МОЖЕТ И НЕ ДОЛЖНО ОБОЙТИСЬ.
Были преступные законы? К суду тех, кто их принимал! Была преступная организация, превратившая народ в уголовников, а страну в уголовную зону? К суду преступную партию! К суду преступных идеологов!
Я требую привлечения компартии к суду -- по обвинению ее в преступлениях против человечности: массовых убийствах, планомерном расчеловечивании населения -- воспитании нового человека -- уголовника и животного.
Я требую привлечения к суду всех виновных в заключении меня в тюрьму -на семь с половиной лет и в отправке после тюрьмы на полтора года в ссылку -- в Якутию.
Семь с половиной лет -- несмотря на мои письменные заявления с требованием отменить преступные статьи 70 и 190-1 и выпустить меня из заключения -- государственные преступники держали меня в тюрьме. Не просто держали, а морили голодом за отказ от исправительно-принудительного труда. Арестовали за мысли, мною высказанные, а морили голодом за то, что не признаю свой арест законным.
Были вещи со мной несовместимые: я не мог заниматься принудительным трудом, и я не мог брать руки за спину. Машина насилия сразу вышла на максимум и так на нем и осталась: ко мне непрерывно применялась высшая мера наказания установленная для "нарушителей режима содержания" -- карцер, штрафной изолятор, строгий тюремный режим. Палачи морили меня голодом до последней минуты моего пребывания в заключении: я уезжал в ссылку из карцера! 2 июля 1987 года меня в наручниках отнесли в карцер (посадили за "отказ от работы", а несли, потому что я отказался сам идти в камеру пыток) и 15 июля вывезли из тюрьмы в следственный изолятор Казани. И повезли, и продержали полтора года в ссылке -- за одно то, что не написал, что буду соблюдать существующие сейчас в стране законы: ведь тех, кто хоть что-то написал, выпустили в феврале 1987-го. (Позвольте, господа, так может быть не будь нас, таких неуступчивых, и законы бы ( 70 и 190-I) остались? Чего ж их менять, если уже и самые радикальные критики режима соглашаются их соблюдать?)
Многолетняя пытка обошлась мне не даром, оказалось, что и я из плоти и кости. Карцерами и штрафными изоляторами палачи дважды доводили меня до дистрофии (с лечением от нее в лагерной больнице с 8.2.82 по 5.3.82 и с 8.6.82 по 19.7.82), в Чистопольской тюрьме у меня на лице появилась и стала расти опухоль (1984), в штрафном изоляторе колонии ВС-369/35 осенью 85 года появилась незаживающая язва на шее. В тюрьме и колонии оперировать и то и другое отказывались, обе операции я сделал в ссылке, одну из них в Якутском онкологическом диспансере. Нервное перенапряжение сказалось хроническим нейродермитом -- чем-то вроде перманентной крапивницы, вот и сейчас -- пишу, а на лице вспух уже новый бубон. Это то, что видно снаружи, но ведь есть и то, чего снаружи не видно -- глубинная перестройка, разбалансированность всех систем организма.
В тюрьме (в колонии писать не давали) в 83 году я написал свои "Разоружение и уголовные кодексы" и "Говорю с коммунистами". Я читал эти произведения политзаключенным, оказывая на них отрицательное влияние. Я писал, а "товарищи" за это уменьшали количество пищи, пропускаемое в камеру. Я стоял, чудище обло перло на меня, все глубже насаживаясь на рогатину, а в итоге "вдруг" настали новые времена.
Но не таков должен быть механизм наступления новых времен. Не такой ценой мы должны платить за них. Те, кто заставляет нас такой ценой платить за приближение внешних условий жизни к человеческим, -- преступники. Пишущие сегодня о положении в стране не понимают всей меры, всей глубины расчеловеченности советских: глядя на движущиеся с той же скоростью, что и оно, т.е. неподвижные относительно него, бревна, бревну не понять как далеко они все уплыли. НАРОД ГЛУБОКО РАСЧЕЛОВЕЧЕН. НУЖЕН СУД МЕНЬШИНСТВА НАД РАСЧЕЛОВЕЧЕННОЙ СТРАНОЙ.
Оставить расчеловечивателей без суда было бы, считаю, неправильным (улыбаюсь). Неправильней, чем оставить без Нюрнбергского суда высших иерархов и непосредственных осуществителей гитлеровского режима. Это было бы оставить всегда готовой к размножению расчеловечивающую идеологию коммунистического рая, укоренить в сознании советских, все-таки рабов, убеждение в несимметричности человека и общества и человека и организации: в неподсудности последних, в достаточности для них (для искупления совершенного) "признания вины".
Расчеловечиватели обратили людей в новую породу существ -- зэков, лукавых зэков, никак не желающих признаваться, что жизнь в условиях внешней несвободы нехороша для человека. Зэков -- породу, поющую хвалу тюрьме...
БЕЗ НЮРНБЕРГА ДЕЛО НЕ МОЖЕТ И НЕ ДОЛЖНО ОБОЙТИСЬ!
Я требую привлечения к суду по обвинению в преступлениях против человечности (а я считаю преступлением против человечности то, что меня семь с половиной лет держали в заключении и там уже морили голодом только из-за того, что я не поддаюсь расчеловечиванию -- говорю что думаю и не делаю того, что считаю не должным делать) всех виновных в преступном удержании меня в заключении: и тех, кто отдал распоряжение держать меня в заключении, и тех, кто держал меня в тюрьме и исправлял мое здоровье. Я обвиняю в преступлениях против человечности: