Той же пытке голодом подвергались Некипелов с Лубманом. Лубман в марте 86-го уже выполняя норму, а Некипелов так, до моего отъезда в Чистополь, и не смог ее выполнить, отчего и питался через день по норме 9-б. Некипелов -поэт, 1928 года рождения, больной человек.
За невыполнение нормы его непрерывно бросали в карцер. В прямом смысле слова. В начале января 86 года я услышал возню и крики в коридоре барака ШИЗО-ПКТ и услышал голос Некипелова: "Вазиф! Майор Букин заломил мне руки и волокет в камеру ШИЗО! Слышите ли Вы меня?" Я ответил, что слышу, и выразил возмущение действиями палачей. Майор Осин, случившийся в коридоре, крикнул, в обычной для него абсурдистской манере: "А-а-а! Так он еще и провокатор! Вы слышали? Он обращается за помощью к Мейланову!" Старого, больного человека раз за разом бросали в ШИЗО за то только, что не выполняет нормы, ну а на самом деле за то, что не смирился, что не питает иллюзий в отношении партийного государства, что на беседах прямо говорит об этом. В 85-м году режим содержания в ШИЗО-ПКТ 35-й колонии стал существенно тяжелее, чем он был в июле 82-го, когда я уезжал из него в тюрьму. К концу 85-го -- началу 86-го пытки в ШИЗО достигли максимума: Горбачевым-Чебриковым нужно было побыстрее сломить заключенных, продолжавших противостоять палаческому режиму, -- чтобы "на мировой арене", "за столом переговоров" с рейганами сказать: "Теперь у нашего режима нет противников. Теперь все те персоны, о которых шумел Запад, отказались от конфронтации и физическим трудом в заключении искупают свою вину перед народом. Они удовлетворены коммунистической демократией и не знают чего еще им желать!" С приходом к власти Демократа условия содержания в карцере и ШИЗО ужесточились. В речах из камеры ШИЗО, обращаемых к заключенным, я любил повторять чуть измененную мною фразу из Белля: "И ваши благодеяния еще отвратительнее ваших злодеяний..."
Хрущевская слякоть оттого и закончилась прострацией Брежневщины, что не было суда над самим Хрущевым, что вне людского суда ставился палач когда он назначал себя "инициатором демократизации", что трусливая московская интеллигенция только то и делала, что тряслась как бы не спугнуть реформы (а то улетят), а в итоге от всех реформ оставалось только это ее "трясусь".
Нам не нужна демократия из рук кремлевских тюремщиков, нам не нужна свобода из рук уголовников: принятая из запятнанных кровью рук, это будет не демократия, а ослабление режима содержания, дарованное надсмотрщиками рабам.
Надо избыть само рабство. А для этого надо не бояться настолько не понимать обстановку в стране и жизненную необходимость для нее продолжения начатых демократическими уголовниками реформ, чтобы предать суду принявших причастие быка демократов, воздать, по делам их, служителям зла -запретителям жизни. Зло должно быть наказано нами самими, мы не должны уклоняться от этой службы...
Почему ж бояться Горбачевым-Лукьяновым, партаппаратчикам, сотрудникам КГБ суда над собой? Ведь суд -- это всего лишь разговор. Ну поговорим, выяснится, что они не виноваты в том, что я сидел 7,5 лет и все эти годы был морим голодом, и разойдемся каждый по своим делам. Невиновному чего ж бояться? А виновному? А с виновными как суд решит.
Суд над "инициаторами перестройки" -- необходимое условие установления и необратимости демократии.
Я, обвинитель, приглашаю свидетелями Анатолия Щаранского, Владимира Пореша, Валерия Сендерова, Интса Цалитиса, Марта Никлуса, Виктора Некипелова, Леонида Лубмана, Тимура Утеева, Богдана Климчака, Александра Рассказова, Степана Хмару, Валерия Смирнова, Иосифа Бегуна, Михаила Ривкина, оставляя за собой право вызова и других свидетелей.
20 августа 1989 года.
РЕДАКЦИИ ГАЗЕТЫ "АТМОДА"
Многоуважаемые госпожа Элита Вейдемане
и господин Алексей Григорьев,
посылаю вам свою статью о русском сознании для помещения ее в "Атмоде".
Позвольте одно замечание по содержанию статьи. Не исключаю возможности того, что редакция не разделит моих мыслей относительно политической позиции А.Д.Сахарова. В связи с этим хотел бы заметить, что, когда я 25-го января 1980 года вышел на площадь Махачкалы с плакатом-протестом против преследования властями А.Сахарова, я защищал не его идеи, а его право их высказывать (о чем подробно сказал на суде). Надеюсь, что демократическая пресса избежит "демократического" культа Сахарова, т.е. невозможности критики его политических действий (и стоящих за ними политических концепций) уже и в демократической прессе.
Сообщите, пожалуйста, мне о решении редакции и, если статья моя будет напечатана, то не откажите сообщить когда.
Мои наилучшие пожелания сотрудникам "Атмоды".
Вазиф Мейланов
1990 г.
Мой адрес:
36729, Дагестан, Махачкала,
пр. Калинина 29, кв. 36,
Мейланов Вазиф Сиражутдинович.
О ДОРОГАХ И.Р.ШАФАРЕВИЧА К ОБРЫВУ
Шафаревич формулирует задачу: сохранить человека, сохранить человечество. Но мы расходимся в самом понятии "человек": вы не то хотите "сохранить", что мы хотели бы продолжить. Вы хотите сохранить раба, а мы хотим продолжить линию свободы.
"Западная концепция единственности исторического пути..." Запад постулирует единственность пути? Это любопытное утверждение.
Оно тем любопытнее, что ниже автор пишет: "На Западе сейчас растет интерес к этим вариантам исторического развития -- именно в поисках структур, которые возможно использовать для преодоления современного кризиса. В обширной литературе исследуется система ценностей в обществах "третьего мира" и в примитивных обществах..."
Автор запутался в двух соснах? Да нет, сосен тут больше...
Шафаревич не выявил, как мне думается, принципиального различия между европейским и русским способами, структурами мышления. А различие это, на мой взгляд, вот какое: русские мыслители, русские пророки и обольщаемый ими народ делают ставку на попадание в идеал. У них вечно последний и решительный бой и чаемое за ним блаженство, всемирная гармония, рай Достоевского, церковь становится государством, а государство церковью и т.д. и т.п. И все потому, что они знают не "предпоследние" (по Шестову), а вот именно последние слова. Ну вот большевики и сделали партию-церковь государством, а государство партией-церковью. Что, немножко не та, что у Достоевского, церковь? И в Испании была не та? А церковь-государство всегда будет не та: форма определяет содержание.
Запад взял в определение человека свободу (чего не делало и не делает, пока, Русское Сознание), он не знает какие новые беды готовит человеку, желающему быть свободным, мир и потому открыт и спасается новым пониманием и новым предложением "как быть", он делает ставку не на содержание, а на форму, на методологию, на структуру, а Русское Сознание, наоборот, делает ставку на содержание, снимающее все проблемы и решающее загадку человека. Вот тут-то и выясняется, что в некотором смысле Запад имеет концепцию, которую считает единственной: это концепция неединственности, концепция свободы мысли и слова, пониманий и предложений, это концепция обязательности структуры, формы, не препятствующей появлению и обсуждению различных содержаний.