Вечером после заготовки льда я, лежа на кровати, набрасывал текст плаката, с которым собирался выйти на следующий день (т.е. сегодня) на демонстрацию (сегодня 7-е ноября -- день петроградского переворота большевиков). Вечером пришел участковый инспектор ст. л-т Кривошапкин, поздравил меня с наступающим праздником, я рассмеялся, но его не поздравил. Он справился о моем здоровье, спросил как я перенес работу по заготовке льда... ему, видимо, очень хотелось спросить меня, выйду ли я завтра на демонстрацию, но он не решился. А я вышел. Я написал текст на куске материи фломастером. Вот что вышло:
Понять, что сами идеалы коммунизма неустранимо противочеловечны.
Понять, что целевое, партийное государство неустранимо противочеловечно.
Коммунисту (как и фашисту) противостоит не антикоммунист (не антифашист), а человек.
Противоположны не коммунизм и фашизм -- им обоим противоположна свобода.
Понять и отринуть коммунистические идеалы, уйти от партийного государства, отстранить от власти компартию -- вот путь человека. Путь, не заказанный и вчерашнему коммунисту.
Около моего плаката собрались школьники и учителя местной школы, сначала они сами вслух читали его, потом попросили прочесть меня, я прочел. Одна из учительниц спросила: "Значит, Вы против коммунизма?". Я ответил, что да. -- "Почему?" -- "Опыт 71-го года коммунистической жизни и размышления о ее основах убеждают меня в том, что я утверждаю в плакате". Разговор с собравшимися отвлек меня и, оглянувшись после ответа, я увидел, что слева и справа от меня стоят офицеры милиции -- л-т Докторов и ст. л-т Кривошапкин, они тоже читали плакат и слушали разговор. Вся демонстрация заняла пять минут: тридцатиградусный мороз и появление милиционеров развели людей по домам. Я сунул плакат в карман и направился домой, офицеры увязались за мной, они попросили меня дать им возможность почитать плакат в спокойной обстановке, я не возражал, у меня в комнате они еще раз внимательно прочли плакат, пожелали мне здоровья и вышли. После них ко мне зашли соседи-татары и тоже ознакомились с текстом плаката, обсудили все происшедшее, посетовали, что их не было на месте событий.
Еще о пребывании в онкодиспансере. Как раз когда я там был, туда прибыл министр здравоохранения Чазов, он посетил и наше хирургическое отделение. Через несколько дней в газете "Социалистическая Якутия" появилось интервью с ним, в котором он назвал Якутский онкодиспансер "позором советского здравоохранения", заявив, что часть персонала его просто некомпетентна. Безусловно, это так и есть, но я шел на операцию спокойно: врачи, которые занимались мною, произвели на меня хорошее впечатление, а для меня мое мнение, все-таки, решающее. Это три женщины-якутки, они талантливы и любят свою работу. Первой осмотрела меня и поставила диагноз Любовь Никифоровна Коростылева, оперировали двое: заведующая хирургическим отделением Татьяна Афанасьевна Мигалкина (она ассистировала) и очень молодая и очень серьезная Людмила Алексеевна Иванова. Операция шла под местным наркозом, и я перешучивался с ними во время нее.
Условия, в которых они работают: в операционную залетают мухи, в палатах грязь, больные лежат и в коридорах. Им бы в человеческих условиях работать -- строй не позволяет!
Так как всякие разные события отвлекают меня от писания, и так как я пишу медленно (потому что я помногу раз переживаю прошлое и так же помногу переживаю будущее -- вместо того, чтобы писать, я ухожу в поля и там думаю, вспоминаю и переживаю в воображении свои поступки), то я решил отправлять вам неоконченные письма. Я в уме уже сложил тысячу ответов Диане на ее слова о православной службе (а я буду говорить о православии и христианстве), я скажу и об упомянутом Джоном Сахарове, наконец, я собираюсь рассказать о своих диалогах со следователем (1980 г.), о событиях во время моего пребывания в следственном изоляторе Махачкалы в марте 1987 года, ну и о многом другом. Но это потребует времени и особого настроения. Я ведь нахожусь в непрерывном взаимодействии с государством.
На этом текст письма, написанного в Якутии, заканчивается. Продолжение пишу в Махачкале. Я приехал в Махачкалу 25-го декабря 1988 года, а 25-го января 1989 года -- в девятую годовщину моей демонстрации и ареста -- я опять вышел на площадь с плакатом, текст которого приведен на 6-й странице. Моя жена сфотографировала несколько фаз демонстрации, дочка (8-ми лет) крутилась около нее. Довольно быстро набежал народ. Пришли и милиционеры, начали, было, свертывать мой плакат, но я его у них отобрал, да и народ выражал неодобрение действиями милиции и требовал дать всем прочитать плакат. Милиция отступилась, у меня с читателями завязалась дискуссия. Тут подходит капитан милиции с повязкой (капитан Баглеев), говорит, что он дежурный по площади, заявляет, что текст противоречит пока еще существующим законам и просит меня пройти в МВД ДАССР и разобраться: "Если окажется, что мы неправы -- мы перед Вами извинимся". В МВД же была доставлена и моя жена (входя в здание МВД, я услышал взволнованный разговор группы офицеров: "Говорят, что там женщина фотографировала! Как же вы упустили женщину?! Скорее за женщиной!"). Они заманили жену в МВД, грубо обманув ее, ей сказали: "Вас зовет Вазиф Мейланов", -- она и пошла. Там ее с дочкой посадили в отдельную комнату. "Где же Вазиф?" -- "Он сейчас придет." Жена задала вопрос: "Я арестована? Задержана?" -- "Нет". -- "Тогда я пойду к Вазифу и не пускайте меня, если имеете на это право". Задержать они ее не осмелились, пытались неверно указать направление, но она услышала мой голос и вошла в дежурную часть МВД ДАССР, где я и находился.
Как только меня привели в МВД, я предъявил паспорт и заявил, что жду три часа до предъявления мне обвинения, милиция признала законность моего требования. Затем я написал заявление министру внутренних дел Дагестана: "Сегодня, в девятую годовщину моего незаконного ареста, я вышел на площадь с плакатом, в котором излагал свой взгляд на необходимые изменения в общественном сознании и общественном устройстве. Плакат мой не содержит призывов к насильственному свержению существующей администрации, а мой выход на площадь не вызвал ни малейшего нарушения общественного порядка, поэтому удерживание меня в МВД считаю незаконным и требую немедленного освобождения меня и моей семьи".
Через три часа нас всех перевели в КГБ ДАССР. Капитан КГБ принес три стула (для каждого из нас), стопку чистых листов бумаги, взял ручку, приятно улыбнулся и приготовился к долгой и продуктивной беседе. Я сказал: "Так ведь беседы у нас с Вами не получится". "Почему??!" -- "Потому что я считаю КГБ противоправной организацией и с сотрудниками ее бесед не веду". Капитан, со словами "сейчас я приведу Вам лицо более компетентное", вышел из комнаты, через минуту он вернулся и заявил: "Я приношу Вам извинения за то, что Вас задержали на три часа в МВД и за то, что я задержал Вас на три минуты в КГБ. Произошло недоразумение -- у нас нет к Вам вопросов..." Я взял плакат и мы (все трое) вышли на улицу и пошли домой.
Я вышел, так как считаю, что без понимания того, о чем я пишу на плакате, страна обречена на новое тридцатилетие зряшного опыта, затем я имел целью показать, кто же кого перевоспитал -- я ли государство или государство меня -- и тем разбить лживый коммунистический тезис, что личность меньше государства, меньше народа, что человек должен ориентироваться на оценку общества или государства и подставляться под эту оценку. Когда люди, способные стать исправителями общества, ориентируются не на абсолютные, а на относительные критерии, поклоняются мнению большинства, ищут человеческого одобрения и его считают свидетельством правоты и правильности жизни, общества падают и разрушаются, и то же начинает угрожать человечеству. Надо уметь противостоять людскому мнению, мнению всех, но нельзя терпеть, чтобы паразитировали уже и на этом противостоянии всем, уже и таким извращенным способом добывая все ту же, пуще всего желаемую, людскую хвалу. Это зло, но это есть и неизбежно будет: в тюрьме я говорил сокамерникам, что открыл закон философской степени общности: "Паразитировать, оказывается, можно на всем". Вчерашние оппозиционеры, пользуясь подготовленным ими же изменением общественного сознания, начинают жадно собирать урожай общественного признания, перестают быть обновителями жизни, тогда как задача человека идти вперед к новым пониманиям и к новым ценностям, опять оставаясь в меньшинстве, быть может, в одиночестве.