Алейник Александр
Другое небо
Александр Алейник
Другое небо
Cодержание
Предисловие: "Внимание на эпитет"
Луна по осенней воде, как по ладони гадает Ребёнку кажутся незыблемыми вещи Прекрасный летний день, в который мы Мне хорошо, ведь я еще живу Скрипач
1. Начинаться должно, как сказка на идиш: 2. Он на витебской крыше, продавленной небом 3. К нему тут привыкли все: колодец, коза, корова. Зазвенел звонок, то ли школьный, то ли ларек ограбили Здравствуй, смотритель желтого-рыжего-черного Мы живем в эпоху торжествующих кретинов. Человек падает под горизонт, Протопопа упрямого темная речь Просыпайся, дружок, просыпайся Новые берега
1. ...повернулась плечом и уткнулась в плечо 2. В влажные клеммы любви - вход, распаленный сердечник 3. Я не руками, ртом касался 4. ...до сердцевины кости состоять из кого-то другого 5. Бьются пойманной рыбой, но сеть все не рвется 6. ...здесь мы не умерли и нас не настигла 7. Вот где бессмертье мгновенное наше 8. Тот кто нас надышал на стекло мировое Романс Деревья стволами запомнили ветер Верлибр На смерть музыканта Vox humanus
1. Стихосложенья тихая забава 2. Уж как я помнится в Москву стремился 3. Лет до пятнадцати жил я, не видя мертвых 4. Вот умер я, никто и не заметил Эхо дворов. Крик детей. Голоса. Одинокие мы, одинокие Когда у него ничего не останется больше Башня "Дания" В хороших садах вселенные полных лун Здравствуй, смотритель цветов: желтого, бурого, черного Неисчерпаемые люди Больше всего я на свете любил Как на Сретенском бульваре в марте стаяли снега Поезд "A"
1. Я на молнию в стекле не променяю 2. Как стакан газировки 3. Ветер - выдавленный воздух 4. Я ронял лицо в ладони 5. Я очнулся. Шуршала в окне занавеска. 6. Еще парочка верблюдиков в пачке 7. ...и вообще, моя фамилия не такая 8. Я держал свой череп одной рукой Твои глаза над буквами смеркаются Посмотри на кровавые роды дня Я возвращаюсь к себе, строя слова по порядку Далеко завели меня метафоры Я туда бы вернулся, за сон ото сна отбежав Вот торчит из горшка горе луковое Детишек карличий народец Вот раковины пение неслышное У меня на глазах зацветают деревья Нью-Йорка Толкач, какая-то малявка Вращать мороженое палочкой Сон мне снится, что воду на голову льют Этюд Январский ветер, вырвавшись из мешка Мелом обводят того, кто убит Парк отдыха Ветвей прозрачные обмолвки Башня Апология
1. Я уже перекрыл достиженья пилотов суровых тридцатых. 2. Я узнаю зачем я пришел к вам, зачем вы впустили 3. С красно-каменным хлебом домов 4. Я увидел: нелепые, страшные, дикие, тихие 5. Усеченье строки, потому что не хватит дыханья ... В провинциальных городах России Памяти дня
1. Уходящее солнце касается бережно мира 2. Под столбы атмосферы к зубцам, округленным закатом 3. День, перешедший в ночь, нож обломал в воде Как жизнь похожа на себя Затеряться в толпе незаметных людей с восторгом Сонеты
1. Вам, наблюдатели неба - тихоголосые поэты 2. А если меня спросят, я отвечу 3. Как спрыгивает кошка в два удара 4. В чистом поле растет не что селянин посеял P.S. На тротуарах, чистых как невесты Экзерсис
1. В полосе отчуждения 2. Наташа Шарова целовалась у лифта 3. Моя бедная героиня Сердце спускающееся этажами Наблюдение воды В надлежащее время (реквием)
Биографическая справка
ВНИМАНИЕ НА ЭПИТЕТ
Для того, чтобы выразить свое первое впечатление об этом поэте, придется себя же процитировать: "Открытием для меня стал Алейник. У него замечательный звук. Он бежит волной впереди его образов". Так я написал Борису Ветрову, редактору нью-йоркского альманаха "Клуб поэтов", где мне впервые попались стихи Александра Алейника. Их гармония и в самом деле показалась мне не только слышимой, но и видимой, будто она - подвижный и радужный абрис, окружающий наиболее удачные словосочетания. Вскоре я получил от автора две только что изданные книги, на первую из которых, названную "Апология", я тут же отозвался рецензией в парижской "Русской мысли", от души поздоровавшись с вновь прибывшим поэтом. Глубоко симпатична была мажорность той книги, составляющая контраст ее содержанию, в котором можно было увидеть драму : болезненный перелом судьбы надвое, как посох о колено, - на "до эмиграции" и "после".
Неизживаемый оптимизм Алейника, однако, брал верх в обеих книгах гармонически в первой, и с помощью пародии и комикования во второй, где под шутовским псевдонимом "Олимп Муркин" поэт изобрел для себя маску, ничуть не худшую, чем "Козьма Прутков" или "Дмитрий Александрович Пригов". Под этой маской в книге "Чу!" скрывается бессчетное количество пародий, притч, парадоксов, парабол и прочих литературных парафраз и параферналий в стихах и прозе, заканчивающееся лирическими похождениями сперматозоида в трех песнях. Неудивительно, что такой знаток эмигрантской словесности, как А. Генис, прочитав книгу, признался, что он ничего в этом не понимает. А вот маститый советолог и публицист Л. Наврозов, напротив, нашел ее вполне "в духе Свифта". Сам автор, скромничая, считает ее лишь "выходом дурной энергии". Пусть это так, но отсутствие энергии делает современную англоязычную поэзию, на разряженные пространства которой мы невольно озираемся, дистиллированной и вялой, сосредоточенной на эгоцентризме и мелкотемье. И наоборот, капля этой бродильной мути может дико и ярко озарить и раскрасить стиховую гармонию.
Мне кажется, именно это и произошло в третьей книге поэта - "Другое небо". Обратите внимание на эпитет, - не надрывно - "чужое", как в песне Лещенко "Журавли", а просто "другое", то есть иное, чем прежде. Это небо - метафора эмиграции, оно фиолетовое, нью-йоркское, где "звезда - направо, а луна налево", по нему вечерами летают бродвейско-шагаловские скрипачи и лошади с жеребятами в брюхе, а днем проплывает чья-то 15-ти минутная слава "головой на закат, голубыми ногами вперед". Это еще потому другое "небо", что многие стихи написаны про любовь, то есть про то самое переживание щемящей красоты и блаженства, выше которого, кажется, ничего нет. Тогда это название - метафора любви. Но завороженность проходит, небо исчезает, жизнь начинает страшить, хотя и продолжается; в ней возникает новая любовь, новые меры и ценностии "другое небо".