Также и я в эфемерноенечто из глаз ваших вылился,в столь безобразно неверное,что не удержат усилияпамяти вашей недевичьей, —был — исчезаю и падаю,вкось отлетаю от плечиковваших — клочечками, падалью.
Сон на такие материинеочевидные тратится,вроде воздушного терема,где всё давно пораскрадено,только остался мучительно —синий, с ресницами чёрными,взгляд, в нём читаешь «…ищи тебяв несуществующем городе…»
* * *
Деревья стволами запомнили ветер,куда наклонял их.Я тоже запомнил при пасмурном свете,в красках линялых
холодного утра под тающим снегом,как будто в России,где жизнь перемешана с сереньким небом,что мы износили.
Не трогает это пространство чужое,слова на английском.Тем более Чехова кислый крыжовник,и прочие сфинксы.
Такая свобода теперь, хоть залейсясвободой по брови.Сменилось на новое в клетках железо,в шариках крови.
Другой человек, да и небо другое,к нему притерпеться:смотреть как встаёт над Гудзоном дугоюничейное сердце…
верлибр
Дорогая, мы живём в пустующей гостинице.Война кончилась. По улицам городаходят оборванные солдаты.Что это за армия была — не припомню.За что воевали неизвестно.Очевидно одно: всё кончилось всеобщим поражением.
Кому повезло — слоняются в поисках спиртного и сигарет,гоняются за девками,ходят на рынокменять патроны на масло и рыбу.
Кому не повезло — стали калеками,но их нигде не видно,то ли они сами слиняли,то ли их куда-то свезли, с глаз подальше,в приют?
По радио постоянно поют дурацкие песенкиили шутят комедийные актёры.Маршей не слышно.Последние известия совершенно никакие,как погода.
Комнаты тут маленькие,на двоих, большинство — пустует.В каждом номере — неработающий холодильник,5-6 железных кроватей.Стёкла во всех окнах выбиты,но мы совершенно не мёрзнем.Из гостиницы почему-то не выпускают.На входе вооружённый часовойи три скучных офицера с пистолетами.Когда их спрашивают,— Сколько ещё тут продержат? —Отвечают:— До приказа, —или, —— Расходитесь по своим комнатам, —или (ещё интереснее):— До среды…
И когда не проснёшься — за окном розовый закати неизвестный день недели.
на смерть музыканта
Памяти С. К.
Восславим умершего музыканта,откроем крышку фортепьяно, —— Ну, здравствуй, как ты там скучаешь…Тут без тебя горят гирлянды,у Дед Морозов рожипьяных……не ты ли веточку качаешьеловую, с хрустальным шаром,тем самым обнаружив смутносвоё присутстствие на свете,не этом — том, что в общем тожеимеет отношенье к чарам,как музыка… а это чудно,и потрясает нас до дрожи.Что, каково там в молоточкахс подушечками? всюду струны,колки и прочие шпынёчки,почти как город —та же точностьрасчёта, как в архитектурныхансамблях или нотных точках.
Не странно ли: из Петербургапереселиться в мглу рояляи в лакированном ковчеге,найти пристанище?Разлукажмёт в обе ноги на педали,через —— ни звука…
vox humanus
(фуга)
Д. Б.
I
Стихосложенья тихая забавамне затмевала адский шум котлови ламентации по телефону.Я как бутыль незрелого винанакапливал свой градус по подвалам,а в пыльном воздухе цвела отрава,и беззаконных радостей моихтянулась равномерно череда.Я день за днём мечтал о разрушеньивсего, что видел помрачённым зреньем,и думал: сам я непременно уцелею,как ценность некая, вне пререканий,ведь как меня мой бережёт Господь………………………………………..мне голову всего три раза стригли«под ноль» машинкой,посадить могли, не посадили,ни рук я не ломал, ни ног,почти что угадал, когда родиться,что если б раньше? лет на двадцать-тридцать?ищи-свищи меня теперь.На что, скажите, жаловаться мне,когда по жилам кровь течёт пророков,Вот рифмы, как прелестные девчонки,у топчанов толпятся колченогих,и дома у меня их толчея —как подманю одну — бежит другая с нею,а я смеюсь, целуя их в глаза…
II
Уж как я помнится в Москву стремился.Вот я — москвич! Я человек иной породы!Высшей… Всё мне легко. Легко как говорю,ступаю по столичным тротуарам,торю свой путь высокий по брусчатке,«на Красной площади всего круглей земля»,и я по ней в бессмертье закругляюсь!