* * *
Одинокие мы, одинокиеголовы над тротуарами…Девушки проходят голоногие,девушки, томящиеся парами.
В воздухе сиреневом угаснувшемветви зеленеющие плавают.Набухают губы кровью красною —розовые голуби двуглавые.
Над мостом, над бедными предместьями,медленно Медведица затеплится,медными лучами в перекрестиисмерти отодвинутой и сердца.
В этом дне такое было небо,топкое, на площадях уснувшее,что разгуливать опасно было мне, Богобок шёл. И к шёпоту прислушивался.
башня «Дания»
«… на свете много есть такого, что недоступно»…
Я в башню, под названьем «Дания»,вхожу из среднерусской местности,в которой изнываю от познаниясвоей непоправимой бесполезности.
Я вижу переполненные комнаты,где спят вповалку, пьют и развлекаются.Там девушка под одеялом скомканным,луна в окно… и мы в ней кувыркаемся.
Я будто бы учусь в кирпичном домикескучнейшей, гнилозубой филологии.На самом деле, все-то мои помыслыобращены на радости недолгие.
Я чувствую, что милая прелестницако мне охладевает, чаще хмурится.Однажды мы спускаемся по лестнице,ступенька за ступенькой, к серой улице.
Сугробов осязаемое таянье.Сосулек убивающихся песенка.Красавица моя, простая моя,частит, щебечет что-то резвенькое…
Она — налево, я — на лекции,но заворачиваю в запах кофе.Накрапывает дождик. Он, как флексия,на отглагольной дали, ртутной кровью.
Мне надо уезжать. Пора расстаться мнес ученьем удручённым и с подружкою.Я представляю утренние станции,чай в подстаканнике и небо русское.
Плетни. Заборы. Белые уборные.И — с поворота рельс — дорога дальняя —и даль сама — зашмыганная — сорная,с кирпичной башней, под названьем «Дания».
* * *
Людмиле Шаковой
В хороших садах вселенные полных лунмерцают сквозь нервное мессиво колеблемых ветром листьев,ветер безумен, вспыльчив, нетерпелив и юн,и напор печали неистов.Потому что как всё, как все, вечер должен пройти,уехать на поворачивающейся игольчатой карусели.Разве дано забыть, что у всех впереди,неминуемом «впереди», когда мир обернётся постелью,вместе с погодами, пагодами, городами, людьми,походами на Восток, дорогами и горами.Чёрные небеса истоптаны лошадьми,осёдланными для нас, заботливо, и не нами.О, жестяная музычка, шарманочный перезвон…Лампочки так раскрашены, невозможно не рассмеяться,наблюдая, как улетают пол, человек, газон,ошарашенные деревья далеко внизу суетятся.Хорошо бы, отпутешествовав, разыскать такой уголок:в растворённом окне — островитянки, неводы, чайки,а в камине позванивает уголёки слышно шараханье волн в ста шагах от кресла-качалки.
* * *
Здравствуй, смотритель цветов: жёлтого, бурого, чёрного,ветра сырого, веток, распяленных на фасадах,полумусульманское небо помешано на маленьких чётках —чётких окошечках…мутный мёд, мутный мёд для несытого взгляда!Вслушайся в тихую жизнь, истончающуюся незаметнона мелькание тополей, моську,морщины остолбеневшей старухи,всё застыло на родине, на неизменных бедныхулицах, поднимающих кирпичные рукик страшному полнолунью, будто упрашивая о пощаде,потому что у нежности целого неба в июньской ночинет им ответа, нечего дать им,и они сворачиваются под набрякшее веко в горячую точку.
неисчерпаемые люди
Когда сограждан хмурые чертыразглядываю в утреннем сабвее,глухое одиночество Нью-Йорка,двуногое, с конвейера платформ,читаю в произвольном беспорядкерассыпанного механизма счастья.Как будто схему сборки потерялии стала каждая деталь энигмой,так как же приложить одну к другой?
Состав любого жителя Землии анатомия его терпеньявполне понятны, в общем повторимы,но поразительна безмерная свободанеповторимых вариантов человека:так много их и так разнообразныи внешний вид его и сочетанья качеств,что я невольно думаю о томСознаньи, чья фантазия способнатворить неисчерпаемых людей.