Зато в самом, вероятно, знаменитом произведении писателя — «Солярисе» (1961) религиозная (точнее, квазирелигиозная) проблематика обнажена, выведена на первый план и, по сути, задает философский ключ к пониманию этого сложного и многопланового полотна.
…Убежден, что для многих читателей-соотечественников, знакомых с переводом романа на русский язык аж с середины 60-х годов, последний вывод покажется откровенной натяжкой автора данной статьи.
Причем тут религия? Однако только в 1976 году, когда издательством «Прогресс» был издан новый перевод «Соляриса», читатели, к которым автор этих строк относит и себя, с изумлением обнаружили, что злой волею предыдущих редакторов самого-то главного в романе мы все это время были лишены!
Нет, разумеется, и в первом варианте перевода были Крис и Хари, и станция на Солярисе, и наука соляристика, и прекрасные визуальные картины планеты-океана, нарисованные фантазией художника Лема.
В том переводе была опущена всего одна сцена поближе к финалу (всего две страницы) — и наш читатель остался в неведении относительно философской концепции Лема-мыслителя.
Действительно, мелочь… Чтобы не быть голословным, выпишу с минимальными сокращениями последний диалог Снаута и Кельвина:
«— …скажи мне… ты… веришь в бога?
Снаут проницательно посмотрел на меня.
— Что? Кто сейчас верит…
В его глазах светилось беспокойство.
— Это все не так просто, — начал я беспечным тоном. — Ведь меня интересует не традиционный земной бог. Я не разбираюсь в религиях… Ты случайно не знаешь, существовала ли когда-нибудь вера в бога слабого, в бога-неудачника?.. Я имею в виду бога, несовершенство которого не связано с простодушием людей, сотворивших его, его несовершенство — основная, имманентная черта. Это бог, ограниченный в своем всевидении, всесилии, он ошибается в предсказаниях будущих своих начинаний, ход которых зависит от обстоятельств и может устрашить. Это бог… калека, который всегда жаждет большего, чем может, и не сразу понимает это. Бог, который изобрел часы, а не время, что они отсчитывают, изобрел системы или механизмы, служащие определенным целям, а они переросли эти цели и изменили им. Он создал бесконечность, которая должна была показать его всемогущество, а стала причиной его полного поражения…
— Подобной религии я не знаю, — сказал Снаут, помолчав. — Такая никогда не была нужна. Если я правильно тебя понял, а боюсь, что понял правильно, ты думаешь о каком-то эволюционирующем боге, который развивается во времени и растет, возносясь на все более высокий уровень могущества, дорастая до сознания своего бессилия! Этот твой бог — существо, для которого его божественность стала безвыходным положением; поняв это, бог впал в отчаяние. Но ведь отчаявшийся бог — это же человек, дорогой мой! Ты имеешь в виду человека…
— Нет, — ответил я упрямо, — я не имею в виду человека. Возможно, некоторые черты моего бога соответствовали бы такому предварительному определению, но лишь потому, что оно далеко не полно. Нам только кажется, что человек свободен в выборе цели. Ее ему навязывает время, в которое он родился. Человек служит этим целям или восстает против них, но объект служения или бунта задан ему извне. Полная свобода поиска цели возможна, если человек окажется совсем один, но это нереально, ибо человек, который вырос не среди людей, никогда не станет человеком. Этот… мой… бог существо, лишенное множественного числа, понимаешь?
— Ах, — сказал Снаут, — как это я сразу…
Он показал рукой на Океан».
И так далее. Плотный, спрессованный, философски емкий диалог (всего две страницы), в котором Станислав Лем, словно походя, выдвигает совершенно еретические и с научной, и с теологической точек зрения концепции. Бог-одиночка, бог-отшельник, бог-младенец, не ведающий, что творит… Грустно сознавать, что целое поколение наших читателей фантастики было лишено этого философского «пиршества» из-за элементарной перестраховки.
Но я привел длинную цитату не для того, чтобы попенять редакторов — в те годы, как мы теперь знаем, не того еще нас лишали.
Мне важно было продемонстрировать уровень, на который способна взойти научная фантастика при обсуждении «метафизических» проблем. Но, повторяю, фантастика не всякая…
В принципе, «Солярисом» можно было бы завершить этот несколько затянувшийся обзор. Но чтобы как-то ответить на «претензию», изложенную в адрес научной фантастики великим автором «Божественной комедии» (перечитайте еще раз эпиграф к статье) — претензию в основном, на мой взгляд, справедливую, — я хочу кратко упомянуть еще о двух-трех книгах.
Приятно — для читателя, предпочитающего метафизические головоломки, в просторечии называемые «философскими проблемами», чтению очередной зубодробительной «космической оперы», — что Лем в своих исканиях не одинок. Не сравнивая уровень художественного исполнения (скорее это два полюса), еще отмечу творчество у нас практически неизвестного английского писателя и философа Олафа Стейплдона. Его роман «Создатель звезд» (1937) пересказывать невозможно — для этого нужно дословно, страница за страницей, переписать эту астрономическую и космологическую «футурологию». История будущего нашей Вселенной компактно изложена в средних размеров книжке — да еще названа «научно-фантастическим романом»!
Стейплдон изобразил эволюцию разума близко к схеме выдающегося французского мыслителя и теолога Тейяра де Шардена. Отец Пьер Тейяр де Шарден вдохновил вообще не одного писателя-фантаста (один из них, Джордж Зебровский, даже назвал роман термином, почерпнутым у Тейяра, — «Точка Омега»). Это неудивительно. Не знаю, как насчет «тейярдистской научной фантастики», но то, что никогда в истории философской мысли не создавалось более «научно-фантастической философии», — это точно.
Чаще всего, впрочем, имя отца Тейяра критика называет в связи со знаменитым романом Артура Кларка «Конец детства». Он вышел в 1953 году и, по-моему, по сей день остается лучшей книгой писателя.
Есть в этом произведении и прямые переклички с темой нашего разговора: добрые пришельцы, стражи и няньки земной цивилизации, оказывается, некогда уже посещали нашу планету, но неудачно, и с тех давних пор память людская запечатлела их внешний облик: почти как люди, но с рожками и хвостом… Но еще любопытнее упомянутое сравнение с философской схемой Тейяра.
Действительно, в финальных эпизодах эволюционировавшее поколение землян освобождается от телесной оболочки, чтобы слиться с каким-то таинственным вселенским Сверхразумом. Почти списано у Тейяра!
Но поразительно, отмечал автор романа, что охотно идущие на это сравнение критики словно бы забыли, что роман вышел раньше посмертного издания книги Тейяра де Шардена «Феномен человека», где впервые была изложена его философия!
Впрочем, может быть, для научно-фантастической книги это как раз и неудивительно? Почему бы среди прочих ересей не предвосхитить и еретическую по сути религиозную философию!
Кажется, они действительно все могут, эти писатели-фантасты. Любую новую религию придумать, создавать богов с той же легкостью, с какой те создают вселенные. Но только отчего фантасты всегда в итоге создают что-то еретическое? Что-то такое, что даже при их изначальном желании не может быть благосклонно принято служителями культа.
Может быть, фантастам в существующих религиях не хватает одного попросту фантазии?..
Пролог
«В начале было Слово…»
* * *
Пролог к научно-фантастической "Божественной" комедии должен быть краток, поэтому рассказ, открывающий сборник сам по себе предельно лаконичен и не требует каких то пространных комментариев.