В кабинете воцаряется тишина; сказанное нами не сразу доходит до Койн и ее помощников. С уверенностью можно сказать, что они были готовы к нашему гневу, к раскаянию, к упрямству, но только не к требованиям об отставке.
Ситуация далеко не простая; какие бы цели не преследовали мы с Финником, Койн теряла не просто солдат и доверенных лиц, она лишалась поддержки сразу двух победителей. Другая загвоздка в том, что после операции в Капитолии — мы стали главным источником столь необходимой для нее информации.
Мы неосознанно загнали кота в его же мышеловку и искусно захлопнули. Альма Койн может отклонить наши рапорты и потерять все имеющиеся сведения о жизни Капитолия, но, прими она их, то получит данные из первых уст за вычетом союза с нами. Как бы то ни было, ей потребуется время, чтобы обдумать все пути.
И пока я с наслаждением наблюдаю за ее дилеммой, взгляд Хеймитча практически прожигает во мне дыру: естественно он злится, не понимая, во что его подопечные вляпались на этот раз. Полностью проигнорировав ментора, мы с Финником сосредотачиваемся на Койн: сейчас куда важнее, чтобы добыча не сорвалась с крючка.
— Надеюсь, вы оба осознаете, что по протоколу я обязана собрать военный трибунал? — медленно произносит она, скрещивая руки на столе. — А вам лучше меня известно, что за этим последует.
Разжалование, в лучшем случае ссылка, в худшем — арест, но ни один мускул не дрогнул на наших лицах — победителей уже ничем не испугать. Губы Койн трогает легкая улыбка: ничего другого она и не ожидала.
— Допустим, мы сможем закрыть глаза на ваше вопиющее неповиновение, — подает голос Плутарх, не сводя глаз с Койн. — К тому же, не желательно выносить эту проблему на всеуслышание: пойдут разговоры, различные домыслы, недовольства… И ваша отставка, — мужчина качает головой, словно мы сморозили глупость. — Мы же только что продвинулись вперед, впервые за пять лет! И вы хотите уйти?
— Да, — твердо произносит Финник. — И если вам нужна информация, то отпустите нас. Мы больше ничего не можем сделать.
Плутарх не скрывает своего разочарования, а вот молчавший все это время Боггс, ловит взгляд Койн и едва заметно кивает. Нахмурившись, она глубоко вздыхает и складывает руки в замок.
— Я принимаю вашу отставку, капитан Одэйр, ровно, как и вашу, солдат Эвердин, но вы оба остаетесь в Тринадцатом — покинуть дистрикт вы можете только с моего разрешения. Так же в ближайшие дни вы обязуетесь поделиться всеми сведениями касательно миссии и Капитолия. Если это все, то я не смею вас больше задерживать.
Чувствую, как рядом расслабляется Финник, а Хеймитч, которому не терпится вникнуть в суть дела, встает из-за стола. Хоть я и отчетливо осознаю, насколько мала вероятность, удержаться не могу:
— Что будет с теми, кто не смог покинуть Капитолий? — выпаливаю я, но думаю только о Гейле.
— А это уже не ваша забота, мисс Эвердин, — отвечает Койн.
Хеймитч первым оказывается в коридоре и, не дождавшись нас, устремляется к лифту. Едва услышав скрип подъезжающей кабины, ментор резко поворачивается и одаривает нас с Финником пристальным взглядом.
— Вам предстоит многое объяснить мне, — холодно произносит он и жестом указывает в гостеприимно раскрывший двери подъемник. Кивнув, мы заходим следом за ним. — Если вы намерены затащить меня в очередную кучу дерьма, я, по крайней мере, имею право знать, ради чего замараюсь по самые уши.
Втроем мы опускаемся на десятки ярусов вниз, где в огромном лабиринте жилых отсеков добираемся до комнаты Хеймитча. Сам хозяин, зайдя внутрь, бесцеремонно плюхается на кровать, вынимает из нагрудного кармана фляжку и делает большой глоток.
— Теперь выкладывайте, что за муха вас укусила, — ворчит ментор и хмуро осматривает нас, застывших около входа.
Мы молча переглядываемся с Финником, решая с чего начать рассказ.
— Мы были там, Хеймитч, — произносит друг, — и видели все своими глазами. Это не тот Капитолий, который когда-то ты знал. И не скажу, что люди там так уж плохо живут: они просто ничего не помнят. Мы говорили с Питом, Джоанной… Их не пытали, над ними не издевались — они были весьма довольны своей новой жизнью.
Эбернети хмурится еще больше, приоткрыв рот, но ему не удается сложить свои мысли в один вопрос, поэтому я продолжаю:
— Меня приводили на допрос, говорили со мной, убеждали — порой с легким нажимом, и с каждым разом мне все больше казалось, что мы поменялись местами. Я чувствовала их страх, они были в ужасе от того, что за куполом кто-то есть. А потом пришел Пит…
Я запинаюсь; картинка нашей первой встречи по-прежнему свежа, и воздух застревает в моем горле.
«Кто вы? Зачем явились к нам? Кто вас послал?»
— Он теперь глава миротворцев, знаешь ли, — подхватывает Финник, заметив мою заминку, и облокачивается спиной о стенку. — Его люди за неделю не добились от нас ни слова, вот он и пришел.
— Я всегда знал, что у парня куда больше мозгов, — фыркает Хеймитч. — А вы не думали, что…? — начинает он, но друг перебивает его:
— Что Пит притворяется? — на губах Одэйра проскальзывает грустная усмешка. — Думали, надеялись, но они действительно ничего не помнят о своей прошлой жизни. Возможно, только Сноу избежал регенерации…
— Регенерации? — повторяет ментор, широко раскрыв глаза от удивления.
— Так они называют процесс стирания памяти, — объясняю я. — Они собирались и нас обработать, однако…
И я рассказываю ему о допросе, о визите Пита в мою палату, то и дело спотыкаясь о простые слова, а Финник заканчивает историю, повествуя о событиях в пещере и на границе Седьмого. Бывший ментор слушает внимательно, не перебивая и изредка прилаживаясь к своей изрядно опустевшей фляжке. Я бы тоже не отказалась от глотка крепкой и противной жидкости, приносящей столь желанное забвение.
— Парень поверил вам? — уточняет Хеймитч, обдумывая сложившуюся ситуацию. — Иначе бы он не отправился с вами.
— Так он и сказал: он хочет сам убедиться во всем, — кивает Финник, в то время как Эбернети пытается поймать мой взгляд: в серых глазах ментора только один вопрос.
Поджимаю губы и отворачиваюсь, а за спиной раздается тяжелый вздох. Он думает, что я позорно струсила, возможно, так и было, но для меня это было надеждой.
«Я пришла, чтобы вернуть тебя домой.»
Только этот хрупкий мостик между нами давно сгорел.
«Но мой дом здесь.»
— Я не рассказала о несчастных влюбленных, — на удивление голос остается ровным и равнодушным, — и умолчала о Гейле. Ну, о том, что мы с ним жили вместе, были помолвлены…
Рука Финника сочувствующе сжимает мою, а Эбернети просто делает еще один большой глоток из своей фляжки и устало закрывает глаза.
— Ладно, это еще не самое страшное, — бормочет он. — Теперь объясните, какого черта вам приспичило уйти в отставку?
— А смысл? — горько усмехаемся мы с Финником. — Ради чего нам сражаться? Хотя нет, с кем нам вести борьбу?
— Что ж, — бормочет Хеймитч, откидываясь на подушки и вытаскивая из-под кровати еще одну бутылку. Вынув пробку, он салютует ей в нашу сторону. — За сожженные мосты и свободу!
***
Отсек встречает меня полумраком и затхлым запахом пыли. Все это кажется нереальным; я замираю у входа, ухватившись за ручку двери. Мысли блуждают в легком тумане, окутавшим мою голову, а по телу растекается приятный жар, пробирая до самых кончиков пальцев.
Шумно сглатываю, все еще чувствуя терпкий и горьковатый вкус виски во рту — Хеймитч любезно поделился с нами небольшой порцией личного лекарства. И вынуждена признать, оно помогает: так хорошо не чувствовать ничего, кроме успокаивающего тепла. Вздохнув, отпускаю холодный металл и медленно захожу в комнату.
Все так и осталось на своих местах: будильник, расческа, морская ракушка и небольшая шкатулка на прикроватном столике. Провожу пальцем по его пыльной поверхности, оставляя тонкую дорожку, и едва сдерживаюсь, чтобы не чихнуть. Мысленно даю себе обещание устроить завтра генеральную уборку, а пока стягиваю с себя грязную униформу, мечтая окончательно забыться в объятиях чистого постельного белья.