— У меня голова болит.
— Что случилось?
Я решил не признаваться. Но тут выступила Таня:
— Его старшие ребята побили.
— За что?!
— Ни за что. Побили, и все. Они его кроссовкой по голове.
До приезда мамы защитников у меня не было. В то время у Алексея Николаевича Мишина тренировалось много спортсменов и были другие неотложные заботы. Вникать в то, что происходит в раздевалках, ему было просто некогда. Урманов уже стал олимпийским чемпионом, подрастал Ягудин, на которого тренер возлагал большие надежды. Мишину было важно, что происходит на льду, ему нужен был результат. А в раздевалки он редко заглядывал.
Я был самый маленький, и в то время еще трудно было понять, получится из меня чемпион или нет.
Правда, однажды старшим досталось и от Мишина. Алексей Николаевич случайно зашел в нашу раздевалку и увидел, что я плачу. А рядом сидят здоровенные взрослые фигуристы и ухмыляются.
— Кто его обидел? — В голосе Мишина появились железные нотки.
Все молчат.
— Если узнаю, кто издевается над Плющенко, этот спортсмен кататься у меня не будет.
На какое-то время меня оставили в покое.
Перед тренировкой спортсмен, на тот момент уже титулованный и известный, лакомился фисташками. А скорлупки аккуратно складывал на своем ящичке. Я сидел в уголке и шнуровал ботинки.
Перед тем как выйти из раздевалки, он подозвал меня к себе и показал на скорлупки:
— Убери!
— Не буду!
— Ну, ты знаешь, что тогда будет, — сказал он и пошел кататься.
Я дождался, пока все фигуристы переоденутся и раздевалка опустеет. И смахнул мусор за шкафчик.
Тренировка закончилась. Любитель фисташек вернулся в раздевалку, увидел, что все убрано, похвалил меня.
А утром пришла уборщица. Естественно, увидела мусор.
— Что это такое?! — Уборщица отчитывала нашего титулованного спортсмена как мальчишку. — Ты же взрослый спортсмен, а делаешь такие вещи! Как тебе не стыдно?!
После этого мне досталось по первое число.
В течение нескольких лет я оставался младшим. И все это время раздевалка была для меня общей тюремной камерой — со своими жесткими законами и паханами.
Бывало так, что один спортсмен говорил другому:
— Слыш, Плющ тебя дураком обозвал!
— Ничего подобного! Я такого не говорил!
Но меня уже никто не слушал. Щелбаны и подзатыльники были обычным делом. Иногда старшие, чтобы повеселиться, прятали мои кроссовки. Иногда творили что-то невероятное: восемнадцатилетний спортсмен мог ударить меня ногой в живот. Я корчился от боли, пережидал, когда перестанет ныть живот, и шел на лед…
Единственным спортсменом, который никогда не позволял себе поднимать руку на младших, издеваться над нами, был Саша Абт. Он вырос на улице, и в детстве ему здорово доставалось. Он сам прошел через дедовщину и сумел стать классным фигуристом. Абт постоянно заступался за меня и других младших товарищей.
Но Саша жил и тренировался в Москве, и встречались мы с ним только на сборах. Там я всегда чувствовал себя уверенней, потому что находился под его защитой, и очень жалел, что мы живем в разных городах.
Я выхожу после тренировки, захлебываюсь слезами.
— Женя, что случилось?!
— Ничего, мам, я просто палец прищемил.
Я рассказывал маме об издевательствах только в самых крайних случаях, от отчаяния.
Однажды она зашла в раздевалку:
— У вас хватает сил и совести бить самого младшего? Ну, давайте, ударьте и меня!
В ответ все засмеялись.
Давать сдачи было бесполезно. Их много, они все взрослые и гораздо сильнее меня. Я старался попасть в раздевалку самым первым, быстро переодеться и выйти на каток. И катался до тех пор, пока все не разойдутся по домам, чтобы никого не нервировать.
Обидчики назидательно говорили мне:
— Плющ, не дрейфь, вот вырастешь, сможешь дать нам отпор, отобьешься.
— Да, я вырасту, и вам всем будет очень плохо!
Но постепенно мы привыкли друг к другу. Я стал показывать реальные результаты, побеждать на чемпионатах Европы и мира. И взрослые приняли меня в свою стаю.
Потом так получилось, что старшие закончили спортивную карьеру, разъехались по разным шоу, по другим странам. Во Дворце спорта осталась одна молодежь.
Я вырос. Я не держу ни на кого зла и никогда никому не мстил.
Да, когда меня обижали, я злился. И благодаря этой злости делал в десять раз больше, чем было нужно. Я все время доказывал, что я сильнее, что меня не так просто сломать.
Когда мы стали общаться на равных, я сказал своим бывшим «дедам»: