И при этом ещё вырабатывать «рекомендации» лабораториям. Их, этих самых псевдосуществ, разработавшим: как улучшить, то бишь — сделать более зрелищными, «показатели» их «продукции».
Профессор Хиггинс между тем, убедившись, что возражений со стороны коллеги не последует, а Страж уже загнал ромэна в дверь Лабиринта, спросил, глянув исподлобья:
— Ну что, коллега? Выпускаем следующего?
По тому, что голос Хиггинса казался нарочито небрежным, Сэвидж понял, что и у того всё-таки имеются сомнения на счёт их «работы». Однако поговорить на эту тему с коллегой, или ещё с кем-либо из учёных-контрактников, отбывающих (По-другому и не скажешь — но это только для тех, кто не может, или не хочет засунуть свою совесть в …адницу!) здесь свой пятилетний «эксколюзивный» контракт, невозможно. Вернее, конечно, это возможно — если кто ищет на эту самую …адницу приключений и неприятностей.
Потому что Служба Внутренней Безопасности, (СВБ) денно и нощно просматривающая и прослушивающая все помещения и разговоры персонала научных, технических, и прочих подразделений Станции, с большим удовольствием констатирует нарушение пунктов пять-дробь один, два и три Договора: о неразглашении, запрете на обсуждение допустимости подобного рода опытов, оценке соответствия их работы нравственным нормам Общества, и т. д. и т. п. И предъявит обвинение в «попытке провокационными разговорами дестабилизировать моральную атмосферу Станции». И в письменном и устном виде сообщит, что он оштрафован на половину месячного оклада. (А если нечто подобное повторится — то и на половину годового заработка!)
Поэтому говорить придётся только о работе.
Сэвидж, потупившись и прокашлявшись, постарался и своему голосу придать нейтрально-деловой тон:
— Выпускаем.
Мартен воспринял появление Загонщика с одной стороны — с облегчением. Как констатацию того факта, что битва закончена. Во-всяком случае, таковой её явно считают устроители всего этого свинства. Но с другой стороны он чувствовал разочарование и опасение. Что следующий противник уж точно окажется ещё сильней и опасней. И будет куда лучше вооружён.
Однако все свои сомнения и опасения он пока засунул куда подальше: нужно быть особо внимательным. И смотреть, смотреть во все стороны: сейчас его поведут по Лабиринту. В его персональную клетку-камеру.
Почему его всегда конвоировали именно с помощью бессловесной и медлительной машины, Мартен пока не знал. Но мог догадаться: мерзавцы, что развлекаются, наблюдая за его битвами, кровоточащими ранами, мучениями, и усилиями выжить, явно получают удовольствие от зрелища сражений.
А главное — не хотят, чтоб он видел их гнусные рожи ни при каком раскладе!
В том, что та штуковина на широких мягких гусеницах, что гонит его всегда сквозь лабиринт переходов, лестниц и коридоров — неживая, он убедился ещё в самый первый раз, после первой же схватки. Тогда он попробовал метнуть в неё широкий плоский меч, оказавшееся при поверженном им коротышке — только-только достававшим Мартену до плеча.
Остриё, жалобно звенькнув, отскочило от бронированной поверхности переда штуковины, не причинив корпусу видимого ущерба — а ведь он вложил в бросок всю свою немаленькую силу! Лезвие от удара переломилось, не оставив на гладкой крашенной панели даже щербин. На действия Загонщика его бросок никак не повлиял: неторопливо и обстоятельно он продолжил, ни на секунду не затормозившись, надвигаться на Мартена. А когда тот попытался просто обойти странную штуковину, как раз и напоролся на оглушающий, хоть и не смертельный, удар током.
То есть, это теперь Мартен понимал, что это — удар током, а тогда он заорал, отскочил подальше, и даже упал на спину, держась за поражённую руку — та повисла беспомощной плетью, напрочь отказавшись слушаться Мартена.
Однако пришлось очень быстро начать снова шевелиться, а не лежать, предаваясь ощущениям. И поскорей убраться от неумолимо, хоть и медленно надвигающегося неуязвимого врага, подальше: вначале ползком, а когда смог подняться на ноги — так и бегом, потому что Мартен понял, что Загонщик не остановится, даже если он будет биться в судорогах от новых ударов. Предупреждавших о себе вначале сильным покалыванием во всём теле, а затем и бьющими и корёжащими тело похлеще любого меча, дикими конвульсиями!