В её голосе была спокойная усталая уверенность. Я очень многого не знал о своей жене.
И вдруг из глубокой темноты ноябрьского леса выплыл яркий огонёк. Он горел, видимо, прямо у дороги, невысоко — и это было предельно удивительно.
— Баба Даша, — успокоенно сказала моя жена.
— Не может быть, — буркнул я, держа курс на свет.
Это прозвучит нелепо, но чем ближе я подъезжал, тем тусклее мне казался этот огонёк. Издалека я вообразил странно низенький придорожный фонарь — вблизи он внезапно оказался керосиновой лампой допотопного образца в руках у тощей горбатой старухи, одетой в синий дождевик с капюшоном.
— Баба Даша! — пронзительно взвизгнула жена. Впервые за последний месяц я услышал в её голосе девчачью радость.
— Вот и молодцы, — сказала баба Даша чистым и каким-то уютным голосом, который ассоциировался с пирогами и сказками Роу.
Голос у неё был гораздо приятнее лица. В свете фар я с лёгкой оторопью увидел чудовищную харю с мощным носом, покрытую кратерами пор, волосками и бородавками. Самая большая бородавка росла над правым глазом, она напоминала вишню, решившую стать кактусом и уже покрытую колючками. Бородавка и кожные складки почти закрывали глаз, зато второй, белёсый и пронзительный, уставился на меня.
— Молодец, сынок, — сказала баба Даша. — Поезжай за мной тихонечко. Уже совсем близко.
Она приветливо улыбнулась, обнажив неожиданный жёлтый клык, торчащий вверх из нижней челюсти, как бивень, и пошла впереди, со своей лампой. Я медленно вёл машину — и она словно плыла по облаку, катилась, как по правительственной трассе, хотя под колёсами была та самая болотная жижа, что и раньше.
И от этого мне почему-то стало сильно не по себе.
Не помню, сколько мы так потихоньку пробирались вперёд в круге света фар. Мне показалось, что с дороги — съехали, под колёсами что-то шуршало, перед машиной стелилась убитая заморозками трава. В конце концов свет упёрся в серый дощатый забор.
Я заглушил мотор. Ворот в заборе не было — баба Даша отворила калитку. Во дворе радостно загавкало какое-то небольшое существо собачьей породы — и выкатилось навстречу, рыжее, кудлатое. На цепи эта собачонка не сидела.
— Не укусит? — спросил я бабу Дашу, помогая жене выбраться из машины.
Собачонка не дала своей хозяйке ответить: она заюлила и полезла к нам с мокрыми поцелуями. Моя жена принялась её гладить.
Во дворе стояла плотная тьма, только тусклый, явно не электрический свет сеялся из слепого оконца.
— Проходите сюда, детки, — сказала баба Даша. — Цыц, Бишка! Не приставай! Вот сюда, на крыльцо… — и посветила своей керосинкой.
Мы вошли в избу через совершенно тёмные сени, где пахло деревом, сеном и ещё чем-то деревенским, в очень тёплую горницу. Низенькое помещение, увешанное пучками сухих трав и гирляндами сушёных грибов, освещала ещё одна керосиновая лампа на простом деревянном столе — и красноватый отсвет лежал на потолке от огня в неожиданно огромной печи.
Впрямь странной. Я не знаток дикой деревенской жизни, но мне представлялось, что печь должна выглядеть как-то иначе. Этот агрегат, дышащий сухим теплом, в золотом свечении, напоминал не печь, а какой-то фантастический реактор.
Комнату делила светленькая занавеска в горошек.
— Ты посиди здесь пока, — скомандовала мне баба Даша, показав на лавку у стола.
Мою жену она обняла за плечи и увела за занавеску. Эта старая ведьма вела себя так, будто была в курсе всех наших бед — более того: всех наших дел.
— Хорошо, что приехала, Сонечка, — бормотала баба Даша, и я видел её тёмный силуэт на занавеске, а силуэта жены было не видно: она села или легла. — Плохо, что поздно.
— Надеялась, — сказала жена.
— Напрасно, — ворковала баба Даша. — Мальчик из другого теста. И ты знала, что так будет.
— Люблю, — сказала жена.
— Ну… — баба Даша сделала длинную паузу. — Ладно, это дело такое… не признающее… границ… а дитя не виновато, что у родителей то ли озарение, то ли затмение…
Жена вскрикнула.
— Беда, совсем беда, — сокрушённо проговорила баба Даша.
— Спаси её, — простонала жена.
— Ты же понимаешь, — сказала баба Даша. — Могу только заново испечь. Если не опасаешься последствий.
— Всё равно, — сказала жена.
— Хорошо, — сказала баба Даша, и я услышал плеск воды. — Будем рожать.
Не знаю, как я не рехнулся этой ночью.
Всё, что окружало меня, казалось безумными образами из давнего болезненного сна. Дикая изба с печью и ситцевой занавеской, глухая кромешная темень за окнами, вопли жены, золотое свечение от печи, в котором танцевали тени, воркование бабы Даши, рыжая кошка, которая запрыгнула на лавку и бодала меня в локоть. Вязкое, почти не текущее время.