В бункере нет ни единого окна, оно и понятно, откуда им быть, если мы находимся глубоко под землёй. Но есть одно маленькое окошко в комнате Лив. Она нарисовала его для меня. Каждый раз, когда мне становилось невыносимо, я приходила к ней. В её нарисованный сад с маленьким окном. И мне на время становилось лучше. Мысли рассеивались и оставался только пейзаж. Пейзаж и выдуманный запах цветов.
Уже в который раз я прохожу мимо палаты, где застрял Йен. Я не знаю эту девушку, но я догадываюсь кто она. И мне почему-то становится больно. Больно, потому что будь на её месте я, он бы не дежурил возле моей койки уже вторые сутки. Никто бы не дежурил.
Внутри стало как-то противно щипать, словно мои органы облили кислотой. Это чувство, природу которого я не понимала, росло во мне с каждой секундой, пока я наблюдала за ними через небольшое отверстие в двери. Он прикасался к ней так, будто она может рассыпаться, если надавить чуть сильнее. Сгорбленная спина говорила о его усталости. А глаза… Хорошо, что я не вижу их. Ведь глаза – это зеркало души, а его душа сосредоточена на ней.
Он что-то шепчет ей. Я не слышу, но это видно по его губам. В перерывах они целуют её руку. И затем снова приходят в движение. Он переживает и ему больно. Больно видеть её такой. Слабой, зависящей от куска пластика на лице, который позволяет ей дышать.
Мне интересно, какого это, когда тебя любят. Особенно когда тебя любит он. У меня нет семьи и нет друзей. Я паршивая овца в этом стаде, от которой все шарахаются как от прокажённой, и только Йен воспринимает меня такой, какая я есть. Но этого мало. Чертовски мало.
Родителей я не помню, и что с ними случилось, не знаю. Поэтому выросла я в приюте. Но и там я не обзавелась друзьями. Каждый день был пыткой. Издёвки сверстников и несправедливые наказания воспитателей. Это то, что подарил мне приют. А всё потому, что я отличалась от остальных рыжим цветом волос и крупными веснушками по всему телу. Я ненавидела их, потому что их ненавидели они. Каждое купание я тёрла щёткой кожу до крови, пытаясь избавиться от этих ненавистных мне пятен. Но они всё равно возвращались, а раны со временем заживали. Моё тело восстанавливалось, но не душа. Я была диковиной зверушкой в руках дикарей. И я была обречена на одиночество. Этого не изменить, не переписать, не исправить. Это то, что со мной навсегда.
Приоткрыв тихо дверь, я шагнула внутрь, пытаясь не привлекать внимания. Но моё вмешательство не осталось незамеченным. Приподняв голову, Йен медленно повернулся в мою сторону.
– Это я, – не зная, что ещё сказать, шёпотом произнесла.
Я не понимала, зачем нахожусь здесь. Моё присутствие лишь усугубляло то, что происходило у меня внутри.
– Она всё ещё не пришла в себя, – выдохнув и устало зажав двумя пальцами переносицу, проговорил он.
– Что говорят врачи?
– Ничего. Они не дают никаких прогнозов.
После его слов в комнате возникла тяжёлая тишина, которая пересекалась со звуком холтера. Атмосфера стала мрачной и какой-то неестественно тесной.
– Мне жаль, — это прозвучало безнадёжно плохо, и я прикусила язык.
– Она очнётся, это не конец, я знаю.
Он смотрел на неё так мягко и с такой любовью. Его взгляд обволакивал её, как тело обволакивает тёплое одеяло в ноябрьские ночи. Но когда он переводил его на меня, я видела там лишь боль и отчаяние. И это чувство внутри меня, которое живёт со мной уже вторые сутки, начинало снова плеваться кислотой, сжигая главный орган в моём теле.
– Так и будет, я верю, – соврала я.
Потому что я слышала разговор врачей, когда шла сюда. Она для них не жилец. Они лишь ждут, когда освободится палата, чтобы можно было положить сюда нового пациента. Жестоко? Да. Но такова реальность.
Взявшись за ручку, я приоткрыла дверь, чтобы уйти, но вовремя вспомнила, что его просил прийти мистер Голдман.
– Кстати, тебя ждёт Льюис.
– Я к нему позже зайду.
– Он сказал это срочно… Если хочешь, я посижу с ней.
Йен перевёл взгляд на меня и ничего не ответил. Видимо, обдумывает, как поступить дальше.
– Сходи, вдруг там что-то серьёзное, – не сдавалась я.
– Хорошо, побудь с ней. Я быстро, – неохотно вставая, он до последнего держал её руку.
– Не переживай, за пять минут с ней ничего не случится, – занимая его место, проговорила я.
Дверь закрылась, и мы остались с ней наедине.
Теперь я могла рассмотреть её. Мне было интересно узнать, что в ней есть такого, чего нет у меня. Понять, кто засел так глубоко в его сердце.
Русые волосы с выжженными прядями и бледное лицо, усыпанное мелкими веснушками, как у меня. Черты её лица аккуратны. Отчего можно сделать вывод, что она весьма симпатична, если не брать в счёт её болезненный вид. Но не больше.