Самым ярким «спортивным подвигом» Рахметова был, как уже упоминалось, поход в качестве бурлака по Волге. В эпоху Ульянова бурлаков здесь уже не оставалось, но походы по реке Владимир Ильич совершал. Вот еще одно свидетельство Вольского: «О гимнастике и физических упражнениях мы потом неоднократно говорили с Лениным. Он как-то мне рассказывал, что, живя в Самаре, несколько раз совершал на лодке один, без компаньонов, четырехдневное путешествие по Волге, по маршруту, названному самарскими любителями лодочного спорта «кругосветкой». Из Самары нужно было спуститься вниз по Волге… Километров семьдесят от Самары, на правом берегу Волги, у села Переволоки, лодка перетаскивалась в речку Уса, текущую… параллельно Волге, но в обратную сторону и впадающую в Волгу… Выплывая на Волгу, отсюда возвращались в Самару… Трудно было «волочить», перетаскивать лодку от села Переволок в Усу, кажется — около трех километров».
Впрочем, не всегда Ульянов путешествовал в одиночестве. Сохранились воспоминания участника одной из таких «кругосветок» Алексея Белякова. Он запомнил восклицание Владимира Ильича во время похода: «Хорошо быть Робинзонами!»
«Какие чудесные велосипеды». Находясь в Швейцарии, Ленин как-то посетовал жене, что у него нет своего велосипеда — а он так любит велосипедную езду. Об этом разговоре узнала мать Владимира Ильича, которая вскоре прислала ему в подарок два велосипеда. Он искренне обрадовался и хвастался своим приобретением перед товарищем: «Смотрите, какое великолепие!.. Вдруг — уведомление из Транспортного общества: куда прикажете доставить посылку? Я подумал, что вернулась какая-либо нелегальщина, литература, а может быть, кто выслал книги? Приносят, и вот вам нелегальщина! Смотрите, пожалуйста, какие чудесные велосипеды… Ай да мамочка! Вот удружила! Мы теперь с Надей сами себе господа. Поедем не по железной дороге, а на велосипедах».
Большевичка Злата Лилина вспоминала, как Ленин в 1911 году под Парижем отправлялся на велосипедные прогулки: «В.И. работал 6 дней в неделю, не давая себе ни минуты отдыха. Зато один день в неделю… он отдыхал полностью. Мы тогда садились все четверо — Владимир Ильич, Надежда Константиновна, Зиновьев и я — на велосипеды и уезжали с 6 часов утра до 10–11 вечера за город. Условие, которое В.И. при этом ставил, — ни слова о политике. В первый раз, когда мы поехали, мне казалось странным: о чем же мы будем говорить, если нельзя говорить о политике. Но оказалось, что с В.И. можно говорить обо многом, не касаясь политики. В.И. был прекрасным велосипедистом». Большевик Григорий Зиновьев добавлял: «Сколько раз в Париже В.И. увлекал нас на велосипеде за 50–70 верст только для того, чтобы на живописном берегу красивой реки выкупаться и погулять. Поездка в полсотни верст на велосипеде в прекрасный французский лес для того, чтобы собрать ландышей, считалась обычным делом».
Случалось, велосипед доставлял Ленину и неприятности. Однажды, задумавшись, он въехал в трамвайные рельсы, упал на полном ходу и чуть было не лишился глаза. Лицо его после этого было в синяках и ссадинах… Другой раз, в Париже, велосипед украли. «Раз чуть не пострадал, — замечала Мария Ульянова, — какой-то виконт налетел на него на своем автомобиле, Владимир Ильич успел отскочить, но велосипед совершенно сломался».
«Вот как я столкнулся с диалектикой, — шутил Ленин, — сел на велосипед, а соскочил с кучи железного лома».
Правда, ему удалось выиграть по суду крупную сумму у этого французского виконта: вот где неожиданно пригодились юридические познания Владимира Ильича.
«Смотрю — не сырые ли простыни». Ленин внимательно следил не только за своим здоровьем, но и за здоровьем окружающих. В 1907 году, находясь в Лондоне, Ленин поразил своим странным поведением Максима Горького. Придя к писателю в гостиницу, Владимир Ильич поздоровался, затем быстро направился к кровати и, ни слова не говоря, стал озабоченно шарить рукой под одеялом и подушкой.
— Я стоял, — рассказывал потом Горький, — чурбаном, абсолютно не понимая, что делает и для чего это делает Ленин. Не с ума ли он сошел?
Наконец Горький воскликнул:
— Что это вы делаете?
— Смотрю, — невозмутимо отвечал Ленин, — не сырые ли простыни.
Писатель опять ничего не понял. «Зачем ему нужно знать — какие в Лондоне простыни?» Поступок Ленина, заметим, был чисто рахметовским — абсолютно непонятным на первый взгляд, но в то же время, как выяснилось, тщательно продуманным.