— Слава аллаху, — завершал свой рассказ Горький, — мое смущение и недоумение быстро окончились: Ленин, подойдя ко мне объяснил, что в Лондоне климат очень сырой, даже летом, и нужно тщательно следить, чтобы постельное белье не было влажным. Это очень опасно и вредно для лиц, как я — Горький, — с больными легкими.
— Простыни-то совсем сырые, — посетовал Владимир Ильич, — надо бы их посушить, хотя бы перед этим дурацким камином!.. Вы должны следить за своим здоровьем.
Вся эта сценка оставила у Горького «несколько комичное впечатление». В 1913 году Ленин снова писал Горькому: «Расхищать зря казенное имущество, т. е. хворать и подрывать свою работоспособность, — вещь недопустимая во всех отношениях».
Большевичка Ольга Лепешинская вспоминала, как однажды в Красноярске Владимир Ильич спросил у нее (она в это время ожидала ребенка):
«— Чего бы вам сейчас хотелось поесть?
— Мой младенец хочет омаров…
Я решила пошутить так, считая, что просьба моя невыполнима. Однако Ильич, схватив фуражку, быстро вышел из дому, раздобыл в каком-то магазине консервы из крабов и преподнес их мне, к моему великому смущению».
Подобное внимание к здоровью окружающих Ленин проявлял и позднее, до конца жизни. В дни Октября он заметил, что один из товарищей буквально падает с ног от усталости. И распорядился строго: «Спать, вам надо спать. Вы бы, товарищи, поставили к нему пару красногвардейцев и заставили бы его выспаться. — Потом обратился к самому «провинившемуся»: — Вы, быть может, обиделись на меня? Я не хотел вас обидеть, но вы валитесь; и для дела, и для здоровья вам нужно 3–4 часа отдохнуть».
Сам Ленин признавался приблизительно тогда же: «Моя мечта — полчасика вздремнуть».
Его секретарь Лидия Фотиева вспоминала такой эпизод: «Доктор Кожевников, который лечил Ленина, рассказывает, что 7 ноября 1922 года он был у Владимира Ильича и сказал ему, что собирается идти на Кремлевскую стену — смотреть с нее парад и демонстрацию. Владимир Ильич сейчас же спросил, достаточно ли тепло он одет. Узнав, что доктор одет в осеннее пальто, Ленин стал настаивать, чтобы он взял его шубу. Доктор Кожевников, взволнованный и смущенный, долго отказывался, но Ленин так настаивал, что тот вынужден был согласиться и простоял на Кремлевской стене несколько часов в шубе Владимира Ильича…»
Вообще в общении с товарищами Владимир Ильич бывал очень любезен и обаятелен. Своим домашним гостям глава правительства вежливо подавал пальто и даже галоши. В. Адоратский вспоминал их встречу после революции: «Я не видал его с 1912 года. На мой взгляд, он нисколько не изменился. Это был тот же веселый, милый, простой Владимир Ильич. Мы с ним поцеловались». Однажды такими поцелуями Ленин стал обмениваться со своими старыми друзьями на глазах у огромного зала. Участник этого заседания С. Зорин вспоминал:
«Кто-то недоумевает:
— Ильич целуется! Ильич может целоваться?!»
«Надо попробовать достать дно». В спорте (включая охоту, рыбалку, шахматы) Ленин обычно проявлял себя по-мальчишески азартным. «Владимир Ильич ничего не умел делать наполовину, — замечала Н. Крупская, — не отдаваясь делу со всей страстью». Любил плавать, нырять и непременно старался в самых глубоких местах реки или озера «достать дно». Полотенцем после купания не пользовался, надевал рубашку прямо на мокрое тело, объясняя: «Так лучше, свежесть дольше остается».
Вот характерный рассказ большевика Владимира Бонч-Бруевича о Ленине как пловце:
«Несколько раз я ходил с ним купаться, и так как он был замечательный пловец, то мне бывало жутко смотреть на него: уплывет далеко-далеко в огромное озеро, линия другого берега которого скрывалась в туманной дали, и там где-то ляжет и качается на волнах… А я знал и предупреждал его, что в озере есть холодные течения, что оно вулканического происхождения и потому крайне глубоко, что в нем есть водовороты, омуты, что, наконец, в нем много тонет людей и что по всему этому надо быть осторожным и не отплывать далеко. Куда гам!
— Тонут, говорите… — переспросит, бывало, Владимир Ильич, аккуратненько раздеваясь…
— Да, тонут, — вот еще недавно…
— Ну, мы не потонем… Холодные течения, это неприятно… Ну, ничего, мы на солнышке погреемся… Глубоко, говорите?..
— Чего уж глубже!..
— Надо попробовать достать дно…
Я понял, что лучше ему ничего этого не рассказывать, так как он, как настоящий, заядлый спортсмен, все более и более каждый раз при этих рассказах начинает распаляться, приходить в задор…»