Кучер, который как-то раз отвозил Владимира в имение матери, заметил его двоюродному брату: «Ну и забавник! — Кто? — Да брательник твой. С им не заметишь, как доедешь и на ленивых лошадях… Уж больно занятный! Я и не видывал таких парнишек — на все у него загвоздки да прибаутки».
«Я до позднего возраста играл в солдатики». Одной из любимых игр юного Владимира были солдатики. Он сам вырезал их из плотной бумаги и раскрашивал цветными карандашами. Затем «воюющие стороны» ставили их на полу в ряд по 10–15 пеших и конных фигурок и поочередно сбивали их маленьким резиновым мячиком. Генералы имели более широкие подставки, чем простые солдаты, и сбить их с ног было труднее.
«Чтобы подразнить братишку, — вспоминал Николай Веретенников (двоюродный брат Владимира), — Володя незаметно для Мити острым гвоздиком прикалывал у некоторых солдатиков подставки к столу. Эти воины от ударов горошины легко сгибались, но не падали… Это очень удивляло Митю. Он не догадывался о шутке брата и невероятно горячился, настойчиво стараясь сбить именно этих несокрушимых воинов».
По воспоминаниям родных, Владимир обычно брал под командование войско американцев-северян (себя, очевидно, представляя Авраамом Линкольном, который громит ненавистных «рабовладельцев»). Он зачитывался в то время романом Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».
В 1895 году, знакомясь за границей с вождем русских марксистов Георгием Плехановым, Владимир Ильич между прочим рассказывал ему: «Я… сравнительно до позднего возраста играл в солдатики. Мои партнеры в игре всегда хотели быть непременно русскими и представлять только русское войско, а у меня никогда подобного желания не было. Во всех играх я находил более приятным изображать из себя командира английского войска и с ожесточением, без жалости бил «русских» — своих противников».
Плеханов признался, что в детстве тоже любил игру в солдатики, но всегда сражался за русское войско и воображал себя при этом «русским Наполеоном»…
«Напали на козлика серые волки». Анна Ульянова-Елизарова вспоминала такой выразительный эпизод из детства брата. «Маленький братишка Митя, в возрасте трех-пяти лет, был очень жалостливый и не мог никак допеть без слез «Козлика». Его старались приучить, уговаривали. Но только он наберется храбрости и старается пропеть, не моргнув глазом, все грустные места, как Володя поворачивается к нему и с особым ударением, делая страшное лицо, поет:
Митя крепится изо всех сил.
Но шалун Володя не унимается и, сделав страшное лицо, продолжает:
Малыш не выдерживает и заливается в три ручья».
Однажды дети — Ульяновы и их гости — читали вечером «Вия» Гоголя. Владимир заметил, что один из слушателей опасливо отодвигается подальше от темного окна. И обратился к нему замогильным голосом: «Посмотри в окно. Вглядевшись, увидишь освещенную свечами церковь, посередине гроб, у гроба бурсака Хому Брута… Взгляни, какое у него испуганное лицо… Вот начинает носиться по воздуху гроб, чуть не задевая его…»
Тот, к кому он обращался, вскочил и от страха заткнул уши пальцами.
«Я очень увлекался латынью». Склонный к шалостям и шумным играм дома, в гимназии Владимир не допускал ни малейшего нарушения весьма строгих правил поведения. От школьного руководства он заслужил такую характеристику: «Ни в гимназии, ни вне ее не было замечено за Ульяновым ни одного случая, когда бы он словом или делом вызвал в начальствующих и преподавателях гимназии непохвальное о себе мнение».
«Неужели, — спросил его однажды двоюродный брат, — с тобой никогда не бывало, что ты урока не приготовил?» «Никогда не бывало и не будет!» — отрезал Владимир. «Брат всегда делал хорошо все, за что бы он ни брался, — рассказывала Мария Ульянова, — кроме того, он очень рано научился владеть собой. А между тем от природы он был вспыльчивым, и нужно было немало воли, чтобы сдерживать себя». Однажды он заметил, что младшая сестра Мария сшивает тетрадку черными нитками, и возмутился: «Как? Белую тетрадку черными нитками? Нельзя!»