Конечно, «Ленин как человек, никогда не бравший в руки книгу» — это была только забавная легенда, хотя и довольно характерная. Очевидно, товарищ, приписавший ему равнодушие к романам и стихам, хотел похвалить Владимира Ильича: мол, это человек дела, а не пустой «читатель романов», как другие. В действительности Владимир Ильич испытывал едва ли не голод без художественной литературы. «Без чего мы прямо тут голодаем, — писала в 1913 году Крупская, — это без беллетристики. Володя чуть не наизусть выучил Надсона и Некрасова, разрозненный томик Анны Карениной перечитывается в сотый раз». (Это при том, что из всех отечественных поэтов Надсона Владимир Ильич особенно недолюбливал.)
Более того, Ульянов был воспитан именно русской литературной классикой. В своих сочинениях он вовсе не противопоставляет себя традиционной русской культуре, наоборот, постоянно черпает оттуда образы, мысли, сравнения. Там он находит и источники непримиримости ко всему существующему порядку вещей. В одной из статей («Памяти графа Гейдена») Владимиру Ильичу прямо-таки не хватает слов, чтобы передать читателю все свое отвращение к защитникам этого порядка — особенно «облагороженным, надушенным», «гуманным… приглаженным и напомаженным». И тогда за последним, неотразимым доводом он обращается к помощи литературы, вспоминая «Записки охотника» Тургенева (рассказ «Бурмистр»):
«Перед нами — цивилизованный, образованный помещик, культурный, с мягкими формами обращения, с европейским лоском. Помещик угощает гостя вином и ведет возвышенные разговоры. «Отчего вино не нагрето?» — спрашивает он лакея. Лакей молчит и бледнеет. Помещик звонит и, не повышая голоса, говорит вошедшему слуге: «Насчет Федора… распорядиться»… Тургеневский помещик тоже «гуманный» человек… настолько гуманен, что не идет сам в конюшню присматривать за тем, хорошо ли распорядились выпороть Федора. Он настолько гуманен, что не заботится о мочении в соленой воде розог, которыми секут Федора. Он, этот помещик, не позволит себе ни ударить, ни выбранить лакея, он только «распоряжается» издали, в мягких и гуманных формах…»
В другой статье Ленин тоже ссылался на этот литературный образ: «Тургеневский цивилизованный помещик не только не шел сам на конюшню, но ограничивался вполголоса сделанным замечанием чрез одетого во фрак и белые перчатки лакея: «Насчет Федора… распорядиться!»
Один из любимых Лениным русских писателей — Николай Гоголь. Ленин вспоминает в своих статьях около трех десятков различных гоголевских героев, включая даже второстепенных, вроде Кифы Мокиевича. О каком бы человеческом качестве ни зашла речь, Ленин моментально подбирает к нему подходящего гоголевского персонажа.
Празднословие? Разумеется, Манилов. Непонятливость? Коробочка. Неуместная резкость? Собакевич. Развязность? Ноздрев. Благодушие? Иван Федорович Шпонька. И так далее… Ленин с удовольствием распределяет этих героев по современным ему партиям: «угрожающе рычит черносотенец Собакевич», «вежливо поправляет его кадет Манилов», «Манилов сидит в каждом народнике»… Впрочем, «галерею гоголевских типов» Ленин открывает даже и среди своих товарищей: «Кто похож на прямолинейного Собакевича, наступающего всем на самолюбие, то бишь на мозоли? Кто похож на увертливого Чичикова, покупающего вместе с мертвыми душами также и молчание? Кто на Ноздрева и на Хлестакова? на Манилова и на Сквозника-Дмухановского? Интересные и поучительные загадки…» (Между прочим, самого Владимира Ильича в молодости друзья наградили кличкой Тяпкин-Ляпкин — за то, что он, как гоголевский судья, «до всего доходил собственным умом»…)
Особенно охотно Ленин пользуется «говорящими фамилиями» различных персонажей, применяя их как уничижительные ярлыки и клички для противников: в его сочинениях то и дело попадаются начальственные Угрюм-Бурчеевы, газетчики Тряпичкины, адвокаты Балалайкины, купцы Киты Китычи, кулаки Колупаевы и Разуваевы…
Сильное впечатление на Ленина произвел рассказ Антона Чехова о жизни душевнобольных «Палата № 6», который он прочитал вскоре после его выхода в 1892 году. Он признался сестре Анне: «Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате номер шесть».
Иногда, если приходилось к слову, Ленин вкратце пересказывал содержание понравившегося ему произведения. Например, в 1905 году он писал о героине чеховского рассказа «Душечка» (1899): «Душечка жила сначала с антрепренером и говорила: мы с Ваничкой ставим серьезные пьесы. Потом жила она с торговцем лесом и говорила: мы с Васичкой возмущены высоким тарифом на лес. Наконец, жила с ветеринаром и говорила: мы с Количкой лечим лошадей…»