Там же. Стр. 344.
Из-за ленивых и эгоистичных родителей и сестер (раньше эгоистом был один Борис – «с частотою частокола»
(Д. Быков): это определение было в письмах милой Жени к мужу) ни в какой Париж Женя не поехала.
Ни великой, ни просто профессиональной художницей она не собиралась становиться – не имела ни желания, ни способностей.
Виноватый Пастернак обеспечил ей на всю жизнь возможность играться со всеми внешними атрибутами художнического ремесла, и Женя Лурье так и осталась в истории Евгенией Пастернак, художницей. И уже на этом основании – человеком, масштабом вровень с Борисом Пастернаком.
Вот идет моя жена
«Зина сгорела в романе со мной». Пастернак тоже сгорел в романе с Зиной. Как это могло случиться за семь лет? То есть почему тогда тянулось так долго? Пожар был 1930 года (будем пользоваться его терминологией). Пятая категория сложности – в 1932-м («Я счастлив, Жонечка. Но я слишком сильно люблю Зину, и она чересчур – меня. Так можно жить месяц или два, а мы живем так второй год» (БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 543). Если в 1937 году он пишет родителям, что Зине лучше бы было сделать аборт, чем рожать так, как рожают они – не желанного (не путать с нежеланным) ребенка, – так пишут только озлобленные, совсем высохшие супруги, то как же тогда его письмо Зине из Парижа – всего лишь за два года до этого?
Что не опалилось в нем, если он стал способен подсылать к любовнице ее малолетнюю дочь с поручением сообщить, что с очевидно подурневшей после лагеря он, вероятно, встречаться уже больше не будет?
Выгоревшая в романе с Пастернаком Зинаида Николаевна – и размокший в браке с Женей Борис.
«…в Лаврушинском у окна – снег идет медленный, крупный, рыхлый, Борис Леонидович смотрит вниз на тротуар, подзывает меня и показывает: „Вот видите, идет женщина… Это моя жена… Это я сделал ее несчастной“… Он отвернулся, и мы долго-долго молчали».
ОЗЕРОВ Л. Сестра моя – жизнь //Воспоминания о Борисе Пастернаке.
Сост. Е.В. Пастернак, М.И. Фейнберг. Стр. 446—447.
Победила Женя. Зинаида Николаевна как объект любви таяла на глазах. Опомнившись, Пастернак увидел, что дом его до блеска надраен, ребенок его робок, жена его играет в карты. Тело ее, давшее жизнь трем сыновьям, отделиться от них, как оказалось, так и не смогло, и как только старший из них стал умирать, не смогла отдельно жить и Зинаида Николаевна. Когда умер Адик, она превратилась в камень. До этого было, правда, еще далеко, но Пастернак рано почувствовал, что чем-то таким и закончится. Он оставался один, и Женя плотно окружила его своим присутствием. Он ничего ей не мог дать, кроме удовлетворений ее требовательности, но ей и этого было достаточно.
«Может быть, если бы ты была на месте Зины, то есть второю, а не первою… »
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 370.
Это уже в 1932 году. Биография любви Пастернака к Зине была короткой. Он начал разлюбливать ее почти с самого начала. До конца жизни действительная, невыдуманная любовь к ней трещала в нем разрядами, треском коротких замыканий, страшных, как нерукотворные молнии с недошедшим еще громом. Это было потом – треск в кромешной тьме. Начиналось – пустотами темноты в ослепительном блеске любви. Приступы темноты – вот эта фраза Жене. Что он хотел сказать: если бы ты была второю? Он жил бы с Зиной, а тут увидел бы Женю и так же бы страшно в нее влюбился? Он не влюблялся в нее и в начале. Почему он в молодости, в начале их связи не любил ее? Как же он мог бы полюбить ее, пусть с роскошной грудью и призывной улыбкой, и с глубоким голосом, – но холодную, не вызвавшую в нем любви никогда? Это – лишенная смысла фраза, темнота, которая стала вкрапливаться в отношения с Зиной все чаще и чаще, а потом залила все.
Ленечку Пастернак сознательно обделял. Братья по матери не могут быть братьями. Отец наш небесный нам известен, назван: отец должен быть назван во всеуслышание и сам должен согласится. С матерью все проще и именно потому не имеет сакрального значения, мать – это только плоть. И вот при одном отце матери у всех разные, и все люди таким образом – братья. В общих чертах какие мы друг другу братья, нам известно: такие же, как Исмаил и Исаак, как Жененок и Ленечка. Мы забываем, за что ненавидим ближнего, а те, если б не знали, что они братья, – могли бы жить дружно. Братьев – как назвать еще людей, даже если мать одного из них сказала о матери другого своему мужу: «Выгони эту рабыню и сына ее, ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим…», и отец их, папочка, выполнил требование законной супруги, – не помирит никогда и ничто. Это – двигатель нашей истории.
Мальчикам же Нейгаузам делить с Жененком нечего, потому что имущим далось, и лишний папа прибыл к ним в дом, их мама радовалась жизни и так же их воспитала. Тот, кто ждет от жизни подвоха, всегда накопит денег, чтобы купить билет на «Титаник». Похоже, у Жениного сына возможностей избежать жизненного краха – пока он был частью маминой жизни – не было. «…никого не спрашиваясь, старший мальчик Адик (Адриан), возвращаясь из детского сада, затащил воспитательницу к Женичке, и потом еще раз заходил с ней к нему в гости» (БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 559). «Мальчики (старшему 7, младшему 6 л.) с Ирпеня его не видали и встретили с шумной радостью. Он для них часть меня, а меня они любят» (Там же. Стр. 549).
«А Женя напротив него сидела и палитру чистила, умная, грустная, дружелюбно понимающая».
Там же. Стр. 568.
Чистила палитру – это очень по-профессиональному, по-рабочему. Марина Басманова рисовала – Бродский перепишет это раздраженно: «питала пристрастье к люля и к финикам, рисовала тушью в блокноте», – чтобы это вспомнить в перечислении, нужно помнить, что уже тогда, в самый разгар своей самой большой в жизни любви, это не казалось присущим естественно, ждало лазеечки, чтобы вытекать раздражением. Марина Басманова рисовала в обществе, при людях, для многих; полем сражения Жени Пастернак был только один бывший муж, и чистила палитру она для него.
«Огорчительно только, что он (Женя, ему 16 лет, он „очень привязчив, сентиментален и просто-напросто надоедлив“) до сих пор еще ни разу не видел своего братца. Придти посмотреть на него он не хочет или не может, а для того, чтобы показать Леню ему и Жене, мне надо побыть в городе больше суток и устроить это посещенье не так просто».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 717.
Пастернаку надо показать своего нового сына Женёчку и даже Жене. Всего одна лишь капля сыновьей любви должна была бы разбередить закваску и братской близости: Же-нёчек раздвоился бы между жалостью к матери и плотской неразрывностью с отцом – и с другой частью его плоти, с братцем. Это тяжко бы было преодолевать. Но ведь на какие-то реальные страдания Пастернак свою оставленную семью обрекал? Или речь шла только о досадном ущемлении Жениного самолюбия и о скрупулезной заботливости – Женёчку? Женечек считал страдания для себя неуместными и никакими братцами и не братцами интересоваться не желал.
«Зину печалит моя радость по поводу того, что мальчик (Ленечка) растет в тесноте и в некоторых, относительных и очень призрачных, стесненьях».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 714.
Слишком мало добавилось с годами в восприятии Пастернаком Зинаиды Николаевны. Как обольстила она его красотой, мытьем полов, решительностью – так и продолжал он их ей перечислять в любовных письмах, которые под влиянием бог знает каких причин возникали еще и после многих лет угасания даже дружеских чувств. Другом она вообще была никудышным – в том смысле, что не для чего было дружить, там ведь все начинается с общности интересов, а то и с интереса. Чувство его не развивается – то есть не живет.