Используя терминологию современного автора, можно было бы назвать 1906–1907 годы тем «узлом», в котором сцепились судьбы и интересы людей, ранее не близких и вскорости разошедшихся в разные стороны. Как-то они совпали по возрасту: 30–40 лет — зрелость, осознанность влечений и возможностей. Не только говорить, но и печатать стали (после 1905 года) такое, о чем раньше подумать было страшно. Некоторые из наших героев в эти годы осиротели, что тоже способствовало большей свободе в личной жизни. Наконец, в таком возрасте человек еще не настолько стар, чтобы не надеяться быть любимым, и уже достаточно опытен, чтобы не тешить себя иллюзиями. «Среды» у Ивановых оказались удачным местом для самоосознания и самораскрытия. Кузмин пришелся тут весьма кстати.
«Крылья» были прочитаны автором на Таврической. Первый опыт прослушивания был воспринят с некоторой осторожностью, Нувель промямлил, что, будто бы, бывают, действительно, такие бани, где знакомятся. Но вскоре холодок естественного недоверия и осторожности рассеялся, и давно друг друга знавшие Нувель, Сомов, Долгоруков («Аргутон») приняли в свой круг Кузмина.
Даже недоступный Дягилев на этой почве как-то побеседовал с Михаилом Алексеевичем о заветном: рекомендовал ему московского гимназиста Володю Руслова, воображающего себя Дорианом Греем, у которого всегда готово к услугам до тридцати интересующихся юношей (Кузмин, разумеется, тотчас написал в Москву). Письма его к Руслову интересны, в частности, тем, что поэт составил подробный перечень своих пристрастий и антипатий. Жеманничал, конечно (не любил теплого жареного миндаля к шампанскому и, любопытно, синего и голубого цвета; любил кошек и павлинов; нравилось ему спать под мехом без белья) но перечислил много книг и музыки, что дает некоторое представление о его вкусах и интересах.
Эти личные и, в сущности, вечные интересы внезапно на квартире Иванова приобрели философски расширенное истолкование. Гомоэротизм превратился в воображении хозяев «сред» в некое идеальное выражение сродства душ. Лидия Дмитриевна, со своей стороны, откликнулась, написав в 1907 году лесбийскую повесть «Тридцать три урода», наделавшую, как «Крылья», немалый фурор. Сорокадвухлетняя женщина, с тремя детьми от первого брака, двумя от Иванова, при всей экстравагантности обходившаяся в домашнем хозяйстве даже без кухарки, была она, конечно, теоретически феминисткой и сторонницей свободной любви. Но, по всему видно, совершенно нормально любила своего Вячеслава Ивановича и ни в каких других романах не нуждалась. Характерно, что опыты платонической любви предпринималась супругами совместно. Летом 1907 года Лидия Дмитриевна уехала в деревню, ухаживала там за больными детишками, заразилась скарлатиной и умерла. И Вячеслав Иванович после смерти жены интерес к гомоэротизму потерял.
В апреле 1906 года на Таврической возникла идея «Hafes-Schenken». Имя персидского певца соловьев и виночерпиев всеми участниками воспринималось в немецком переводе, и собственно, не столько Гафиз, как «Западновосточный диван» Гете, был источником вдохновения. Решено было собираться в интимном кругу посвященных, в чисто мужском обществе, беседуя без стеснения о всем, что придет в голову. В этой свободе мыслей и действий должна была родиться новая общность людей, не скованных условностями и предрассудками, но в гармонии душевных созвучий открывающих неведомые истины.
Предполагались и «Schenken»: «возлияния» с юным кравчим. Каждый участник пиров получал свое прозвание: Кузмин, натурально, «Антиной», Сомов — «Алладин», Нувель — особенно замысловато и вовсе не по-арабски и не по-немецки, «Renouveau» (переведем, как «оттепель»).
В круг «гафизитов» входили вовсе не по «окраске», а по уровню умственных интересов и запросов. Вячеслава Иванова, в первую очередь, никак не назовешь ни «теткой», ни «бардашом». «Гафизитами» были Бердяев, Минский, Бакст, Сологуб…
Да, вот последний, Федор Кузьмич Тетерников (Волынский с Минским придумали ему псевдоним), был, действительно, не без странностей. Бесспорный садомазохист, с фантазиями, довольно однообразными. Сологуб прославился «Мелким бесом» — мрачной повестью о гимназистике, которого педагог принимал за переодетую девочку. Долгое время учительствовал где-то в провинции: в Вытегре, в Крестцах. Хозяйство вела сестра его, женился он поздно, в сорок с лишним лет на явно сумасшедшей Анастасии Чеботаревской. Обосновавшись в Петербурге, стал устраивать на своей служебной квартире при Андреевском училище на Васильевском острове (7 линия, д. 20) литературные «воскресенья». Там исключительно читали стихи, без малейших вольностей. Хозяин играл роль мэтра, педагога. Милые его сердцу розги подразумевались аллегорически. Давил он на современников, давит на читателей. Размышлять о нем как-то тяжко и неинтересно.