Вот так, напророчил возлюбленному. Чеканные стихи из посвященного Виктору цикла «Ракеты» — не замеченный кузминистами парафраз сонета Хосе Мариа Эредиа, классика французского «Парнаса». Но интересно, что Эредиа в этой эпитафии стилизовал, в свою очередь, стихотворные опыты короля Генриха III, украсившего эпоху французского Ренессанса своими дерзкими и обольстительными миньонами (жуткий конец ждал их после гибели покровителя).
К зиме 1907 года прекрасный юнкер окончательно перешел в сферу идеальной любви. Плотский взгляд заинтригован был неким студентом, регулярно прогуливавшимся по дорожкам Таврического сада, а вездесущий Павлуша Маслов доносил, что замечен юноша и на «стрелке». Несколько недель прошло в неопределенности. Мы помним (глава 18), что в это же время готовилась с гимназистами на Моховой постановка «Курантов любви». 3 декабря (странно, опять этот день: первая годовщина Судейкина) студент Сережа Позняков появился, наконец, на Суворовском. Валялся на диване, курил, бранил гимназистов, уверяя, что те пользуются проститутками. Поплакал, сказал, что хочет, чтоб его любили. На первый раз Кузмину удалось его выпроводить, но через четыре дня пришел он с Сережей Ауслендером и остался, как записал в дневнике поэт, «с твердым намерением довести дело до конца». В чем и успел.
К Познякову питал не менее нежные чувства Константин Андреевич Сомов, оставивший несколько его портретов. Правда, хорош. Блестящие живые глаза, пухлые капризные губы, сросшиеся брови из-под стриженой челки. Приходилось видеть один из таких рисунков в частном собрании, помещенный в раму под стеклом над диваном… девчонки, племянницы хозяина, обмусолили все стекло, целуя красивое лицо.
Кузмин всячески Сергея пропагандировал, затащил на «Башню». Макс Волошин попытался, было, его задирать, но Сергей, не претендуя на интеллектуальное партнерство, ответил ему попросту: «Мне 18 лет, это мое единственное достоинство. Я русский дворянин». Он что-то сам сочинял, Михаил Алексеич оказал протекцию, попросил Брюсова напечатать. Роман, по кузминским меркам, длился довольно долго: с истериками, капризами, решением юноши поселиться вместе и внезапным немотивированным отказом, кряхтеньем квартировладельцев, смущенных тем, что Сергей гуляет по коридорам неглиже.
Кажется, занят он был в каком-то эпизоде в историческом представлении «башенного театра» 19 апреля 1910 года. К этому времени подросли уже падчерица и дочка Иванова, пасынки Шварсалоны. Квартиру заполнила учащаяся молодежь, студенты университета. Как принято в хороших профессорских домах, устроился домашний театр. От покойницы Лидии Дмитриевны осталось невероятное количество разных тканей и ковров, из которых Сергей Судейкин скомбинировал удивительные задники. Ставилась пьеса Кальдерона «Поклонение кресту». Мейерхольд изобрел в этой постановке ряд сценических эффектов, которые использовал в дальнейшем. Занавес открывали два арапчонка: собственноручно вымазанные Всеволодом Эмильевичем сажей мальчишки, сыновья здешнего швейцара Павла (уж позже заиграют арапчата в «Дон Жуане»). Кузмин тоже появлялся в этом спектакле в двух эпизодических ролях.
Мелькал Позняков в «Собаке» и «Привале», был «действительным членом» Общества Интимного театра; во время войны был мобилизован и находился в действующей армии; после революции обнаружился где-то в Краснодаре; куда делся потом — неизвестно.
Кузмин, влюбляясь, как правило, ревновал. Отбыв из Петербурга в Окуловку (недалеко от Бологого, у мужа сестры была там дача) наказывал Нувелю беречь «Сергея Сергеевича», препятствовать его общениям с Сомовым. Но не таков был Позняков, чтобы соблюдать какие-то обеты.
Да и Михаил Алексеевич не мог без любви. В Окуловке прекрасно сошелся в 1909 году с фабричным приказчиком Афанасием Годуновым, «Фонечкой».
В Фонечку, меж тем, влюбилась Варенька, племянница Михаила Алексеевича. Юноша разрывался между дядей и племянницей, на которой обещал жениться. Ситуация, в общем, типичная для нашего поэта.