Георгий Иванов в своих квази-мемуарах «Петербургские зимы» дал забавную картинку салона Нагродской на Мойке, сочинив, будто к Кузмину, чтоб он не ленился писать, хозяйка приставила секретаря, по имени Агашка. «Был он, кажется, из семинаристов и говорил с „духовным“ акцентом. Лицо имел круглое и простодушное, как у чухонки. Но эстет был отчаянный и считал себя ужасно „порочным и тонким“, в доказательство чего носил лорнет, браслет и клетчатые штаны особого фасона… Часов с трех дня на Мойке начинался съезд. К пяти салон „гудел веселым ульем“. Хозяйка, превозмогая свою простодушную натуру, толкует о „красоте порока“. Другая, менее известная писательница К., в огромной шляпе, перебивая ее, лепечет о некромантии. Юркун, плодовитейший из беллетристов (только происками издателей можно было объяснить, что трудолюбие его еще не оценено) презрительно бросает кому-то, признавшемуся, что любит Леонардо да Винчи:
— Леонардо… Леонардо… Если б Аким Львович (Волынский) не написал о нем книги, никто бы и не помнил о вашем Леонардо…»
Вот, наконец, появляется Юрий Иванович Юркун. С ним Михаил Алексеевич нашел свое счастье. В сущности, идеал. Редкий, но не невозможный. Читатель, сколько-нибудь знакомый с предметом, и сам, наверняка, задумывался над некоторым несоответствием поэзии и реальности. Читаешь Платона, как будто перед собой видишь стройных мужественных юношей, под ветвями раскидистого платана внимающих наставнику, скромно и просто целующих педагога, укрывшись с ним одним плащом… И что же в жизни? курносые тапетки с ебливыми глазами… А с возрастом приходится, к тому же, осознать, что влечение к молодой плоти предполагает соответствующие расходы. В 1912 году некто Сережа Миллер с таким упорством тянул из Михаила Алексеевича, что ему пришлось буквально скрываться от него — в Царском Селе, кстати, у Гумилева с Ахматовой…
Кузмину был сорок один год, когда он познакомился с восемнадцатилетним Юркуном в Киеве. Это 1913 год. Какой-то опыт у Юрочки, разумеется, был, но сравнение с великим поэтом неуместно. Перед Кузминым открылась, действительно, tabula rasa — «чистая доска», на которой он мог писать, что хотел. Педагогическая утопия «Крыльев» получила, наконец, воплощение.
Юрий Иванович (собственно, он литовец, Осип Юркунас) родился 17 сентября 1895 года в деревне Селумцы Гелванской волости Волынской губернии. Кончил начальную школу. Остальное — жизненные «университеты».
Косая челка, «капризных бровей залом», губы вишенкой. Михаил Алексеевич в 1914 году пробил в печать первую юрочкину повесть «Шведские перчатки», сам и хвалил ее всюду. Сравнивал юного писателя с Диккенсом и Стерном — те, мол, тоже любили стариков и детей.
При любовном отношении к автору «Шведские перчатки» можно было бы уподобить и «Странствиям Вильгельма Мейстера» Гете. Отчего нет: бродячие актеры, роковые красавицы, соблазняющие юнца, скитания по провинциальным городкам, польскому захолустью. Философствующий дядюшка Бонифаций с другом, писателем Павлом Гекторовичем (обстоятельства и характер их знакомства неясны), опекающие мальчика… Наверное, все это реальные жизненные обстоятельства — о чем, как не о своей молодости, пишут начинающие писатели.
Первая повесть Юркуна обнаруживает нетвердое владение русским языком, да и в дальнейшем, кажется, он не обращал внимания на правильность речи, писал с польским акцентом (наверное, и говорил так же, что на слух воспринимается значительно приятнее, чем при чтении). Его произведения недавно переизданы, читатель может сам их оценить. Не исключено, что пожалеет о потраченном времени.
Были, правда, широкие замыслы. Какой-то роман «Туман за решеткой», напоминавший доброму Михаилу Алексеевичу прозу Фридриха Клингера (помните, «Буря и натиск»). Но все рукописи пропали, очевидно, навсегда. Сгинули при аресте. Юрий Иванович был арестован и расстрелян в 1938 году. Обвинение было стандартное: «участие в диверсионно-вредительской, антисоветской и террористической право-троцкистской организации». По этому же делу проходили, как поминалось, Бенедикт Лившиц, Адриан Пиотровский, Валентин Стенич (см. главу 14). Вот так: от мальчишки из литовской деревни до интеллектуальной супер-элиты Ленинграда… Кузмин воспитал.