Вспомнил эти строки в своих мемуарах, напечатанных в Париже в 1950-е годы, Анатолий Ефимович Шайкевич, помощник присяжного поверенного, один из тех «фармацевтов», на которых держалось благосостояние «Бродячей собаки». Там встречался он с Кузминым, согласившимся разок к нему зайти.
О бывшей своей квартире Шайкевич через тридцать лет вспоминал с большим чувством. Библиотека его была: «высокий, круглый зал, венчаемый белым куполом, который подпирался белыми же колоннами. Стены его были выкрашены в ярко-красный цвет, а пересекающие их наверху черные фризы итальянец Гранди гуашью украсил подобием помпейских фресок. Четыре закругленных шкафа, покрытые фанерой карельской березы, были вкраплены в карминовые стены. С купола свешивалась екатерининская люстра, а посредине комнаты стоял раскидистый восьмиугольный стол из карельской березы, резко вырезывавшийся на фоне черного, пестрыми попугаями испещренного старинного русского ковра. Екатерининские, янтарной патины кресла были покрыты блеклыми, голубыми сарафанами». Ничего себе, не правда ли? Квартира была на Николаевской, д. 39.
Шайкевичей семья многолюдная, родом из Киева, разъехавшаяся по Европе. Кузина мемуариста, Мария Шайкевич, была замужем за художником Каролюс-Дюраном, переписывалась с Прустом и Анатолем Франсом; брат ее получил за женой в приданое торговый дом «Нина Ричи». Отец Анатолия Ефимовича — директор Международного коммерческого банка, имевшего отделения не только по всей России, но и в Европе, что позволило Ефиму Григорьевичу безбедно жить в эмиграции.
Сын банкира, имевший пакет акций в золотопромышленном обществе, Анатолий Ефимович был, конечно, баловнем судьбы. Что касается интимных интересов, то они были вполне заурядны. Ради своей второй жены, балерины Клавдии Павловой, Шайкевич дал денег на создание труппы «Русский романтический балет» — это уж в заграничный период — с балетмейстером Борисом Романовым. Плодом первого скоропалительного брака в 1903 году был сын Андрей, оставшийся с матерью, Варварой Васильевной, вышедшей замуж за А. Н. Тихонова, компаньона по издательским делам (в частности, «Всемирной литературы») А. М. Горького. Алексей Максимович с Варварой Васильевной сделали издателю дочку, балерину Нину Тихонову. Все со всеми знакомы.
И вот году, этак, в 1920 встретил наш золотопромышленник на Невском небритого, обтрепанного и голодного Кузмина, завел его к себе на Николаевскую, велев «в неурочный час накрыть на стол». Заметив, что гость налегает на красное вино, посоветовал выпить, для укрепления здоровья, мадеры, которая тотчас была подана…
Признаемся, что жизнь в революционные эпохи находится за пределами нашего понимания. «Уж вспухнувшие пальцы треснули, и развалились башмаки», — кажется, понятно. Но вот, например, летом 1917 поселился в Петрограде, на Невском, д. 72, фотограф Моисей Самойлович Наппельбаум, услугами которого пользовались народные вожди, и что же — в 1918–1921 годах, когда, как принято считать, трупы лежали на улицах, конина считалась лакомством, — в салоне Наппельбаумов, на шестом этаже, откуда прекрасный вид на Троицкую улицу, в коврах и цветах, четыре дочки на выданье, влекущиеся к изящному, собирали оголодавших эстетов: Гумилев, Ходасевич, Жоржики (Иванов с Адамовичем)… многие, среди которых Кузмин, совершенно, как в прежние годы, наигрывая на рояле, пел надтреснутым голосом «Дитя, не тянися за розой».
Событий было много, и логика их непостижима. Летом 1917 года Кузмин, которого всегда тянуло к молодежи, вошел в группу «Марсельские матросы»…
Чтобы не испытывать эрудицию читателя, подскажем, что это цитата из стихотворения Е. А. Баратынского «Пироскаф». Среди участников этой группы отметим совершенно забытого Всеволода Курдюмова, длинноперстого эстета, автора сборника стихов с красноречивым названием «Пудреное сердце», да выдуманного им эпиграфа «Что недосказано, мы знаем, что знаем — недоговорим». Заводилой «марсельских матросов» был Юрий Евгеньевич Деген, входивший в гумилевский «Цех поэтов», познакомивший Маяковского с Есениным. Осенью 1917 года он уехал в Тифлис, а через шесть лет (было ему 27) расстрелян в Баку, по обвинению в организации «ордена пылающих сердец», занимавшегося, якобы, тем, что поджигали нефтяные шахты в интересах английских империалистов (приятель его, Рюрик Ивнев, тут же сочинил на него пасквиль, подлизываясь к большевикам).