Участвовали в «голубом» мероприятии в «Синей птице» такие, например, исполнители, как пианист Константин Игумнов и ученик его, композитор Анатолий Александров — классики советского искусства, ничуть не пострадавшие в дальнейшем. Так что мнение о гонениях несколько преувеличено.
Кузмина ведь тоже не тревожили по этой части. Ну, кое-какие связи с Кремлем у него были: в лице наркома иностранных дел Г. В. Чичерина (хотя на самом деле они практически не общались, да в последние годы жизни Георгий Васильевич никакого значения не имел). Но там вообще все было не просто, и так запутано, что вряд ли можно что-то определенно доказать.
На Спасской постоянно бывали Радловы. Это два брата: Николай и Сергей, сыновья маститого философа, директора Публичной библиотеки, академика Эрнеста Леопольдовича Радлова. Сергей Эрнестович был женат на Анне Дмитриевне Дармолатовой, сестры которой были замужем: одна — за коллегой Николая Эрнестовича по книжной графике Владимиром Лебедевым (скульптор Сарра Лебедева), другая — за драматургом Евгением Мандельштамом, братом великого поэта.
Да, вот предмет для раздумья: магия имени. Одно дело, Нюся Дармолатова или, допустим, Надя Хазина: представляешь черту оседлости, где-нибудь в Подольской губернии. Но вот: Надежда Мандельштам — воспоминания высокого трагизма; Анна Радлова — «красавица как полотно Брюллова», ей посвящена лучшая поэма Кузмина «Форель разбивает лед»…
Тут всплывает имя инженера Корнилия Покровского (был, помните, гимназист, с Кузминым ужинавший у «Палкина» в 1907 году). Анна Дмитриевна сильно им увлеклась и вместе с мужем переехала жить к Покровскому на Сергиевскую, д. 16 (тоже все поблизости). В 1938 году Корнилий застрелился (было такое поветрие — от отчаяния, когда кругом арестовывают близких друзей). Радловы, однако, не пострадали. Сергей был весьма известным театральным режиссером, жена его много переводила. Перед войной оказались они с гастролями в Кисловодске, попали в оккупацию, были эвакуированы немцами и, как многие в таком положении, после войны попали в советский концлагерь. Анна Дмитриевна там и скончалась, Сергей Эрнестович был выпущен и продолжил театральную работу.
Существуют подозрения об особых отношениях Радловых с ГПУ. Возможно, Ахматова (вообще ревновавшая к Анне Дмитриевне, поэтические опыты которой кажутся ничуть не слабее ахматовских) назвала Кузмина «смрадным грешником» не столько за дореволюционный блуд, сколько по своим наблюдениям 1920-х годов. Чекисты были породой, весьма изощренной, эстетизма отнюдь не чуждой. Преемник Дзержинского, Вячеслав Менжинский, в 1904 году, помнится, тиснул что-то в том же «Зеленом сборнике», в котором Кузмин впервые опубликовался.
Какие-то флюиды, несомненно, исходили: уж очень все было близко. Постоянно бывавший на Спасской Осип Брик уже в 1920 году поступил в ЧК, а Лиля Юрьевна функционировала в «рабочей инспекции». Сестра ее, уехавшая во Францию, Эльза Триоле (жена подсвистывавшего марксистам Луи Арагона) благоденствовала в те годы на Таити, на собственных плантациях.
Какое-то «влеченье, род недуга» испытывал Кузмин к жене поэта Сергея Спасского, Софье Гитмановне, скульпторше, сестре того самого Бориса Каплуна, которого обвиняли, по слухам, в гибели Лидочки Ивановой (см. главу 5).
Слухи эти, основывавшиеся на том, что любовницей Каплуна была Ольга Спесивцева, мало правдоподобны. Но фигура Бориса Гитмановича, действительно, фантасмагорична. Он, по родству с убиенным Урицким, сделался секретарем жены Г. Е. Зиновьева (звали ее «товарищ Равич» — не сразу поймешь, не зная, что она Сарра Наумовна).
Распоряжался Каплун городским хозяйством Петрограда и в этой должности занялся глобальным уничтожением петербургских кладбищ и внедрением кремации, большим энтузиастом которой он был. Возил даже Спесивцеву (в компании с Корнеем Чуковским) смотреть, как сжигают трупы в экспериментальной печи на Васильевском острове (в бывшей бане). Предполагалось соорудить в городе грандиозный крематорий, для чего был объявлен специальный конкурс, да заодно вырублен двухвековой сад в Александро-Невской лавре. Но заветной мечтой Каплуна было воздвигнуть всемирный иудейский храм, на что организовалась и подписка (остановленная лишь непосредственным вмешательством «железного Феликса», специально для этого выезжавшего в Петроград). Кузмин бывал у Спасских, слушал игру пианистки Марии Юдиной и заметил над кроватью Софьи Гитмановны знак Розенкрейцеров… «Эге, — подумал тогда Михаил Алексеевич. — Вот оно что!». У него был особенный нюх на такие вещи, не случайно вступил в свое время в «Союз Михаила Архангела».