арендной платы, в счет чего он забрал себе его старую лодку, снасти и все пышное внутреннее убранство сего
великолепного замка. И если верить этому Арви — от чего избави тебя бог, — то отец твой остался ему должен
еще за муку, дрова и керосин. Так обстоят дела с твоим домом, мой мальчик. Ты понял?
— Да.
— И никому ничего не докажешь. Бумаг нет. Арви не любит вести бумажных дел. Вот второй дом у него
действительно сдавался в аренду. Но он объявил его собственностью Асты. А почему? Потому что этой
хитростью он заполучил себе новую дешевую работницу. Но если понадобится, он живо докажет, что и тот дом
его собственность. За этим у него дело не станет. Вот каковы наши с тобой дела, Аксель-Матти Турханен.
Я потихоньку спустил ноги со скамейки на пол и направился к двери. Но он остановил меня:
— Куда же ты? А вежливость где? Я тебе уже в течение четверти часа рассказываю такие веселые вещи,
от которых смеяться можно до слез, а ты еще ни слова не сказал о том, как ты там живешь, в приюте. Прежде
всего скажи, надолго ли тебя отпустили?
— До вечера.
— Очень хорошо. До вечера еще два часа. Мы с тобой сейчас поедим. Ты обедал сегодня?
— Я у тети… Каарины выпил две чашки кофе.
— У Каарины? Да у нее же вот такие чашки.
Он показал мне один сустав своего большого пальца, и это было так похоже, что я засмеялся. А он сказал:
— Вот мы уже имеем с тобой одинаковое мнение по одному пункту. Попытаемся сойтись и на другом
пункте. Возьми эту корзину и отправляйся на огород. Там же увидишь лопату. Выкопай кустика три-четыре
картошки, вымой ее на озере и тащи сюда. Будем пировать. Пусть крыша над нами чужая, но жизнь у нас своя.
Надо ее поддержать.
Я сделал как он велел, и когда вернулся, у него уже топилась плита, а на плите стоял кофейник и
жарилась свинина. Пока он крошил на сковороду картошку, я пристроился к его журналам, разглядывая в них
картинки. Скоро кофе вскипел, и в комнате запахло еще вкуснее. Переворачивая ножом картошку, Илмари
спросил меня:
— Ты в котором классе теперь?
— Во втором.
— А учителем у вас кто? Такой лохматый, рыжий? Угадал я?
Я засмеялся:
— Не угадали. У нас нет никаких лохматых и рыжих. У нас учительница.
— А-а, знаю! Такая старушка сердитая. Угадал?
— А вот и нет! У нас молодая учительница — Вера Павловна.
— Вера Павловна?
— Да. Вы ее знаете. В прошлом году на торгах видели.
— Видел?
— Ну да! И она вас видела.
— И она меня видела?
— Да. Она даже спрашивала меня однажды: “Откуда этот большой шутник?”
— Большой шутник! Это она так спросила?
— Да.
— А ты что сказал?
— Я сказал: “Он у Арви Сайтури кожи выделывает”.
— А она?
— А она ничего.
— Больше не спрашивала?
— Нет.
— А ты что там шепчешь про себя?
— Я читаю.
— Разве ты по-фински тоже умеешь читать?
— Умею.
— Кто тебя научил?
— Вера Павловна.
— Вот как!
— Да. Она сказала: “Каждый человек должен прежде всего знать свой родной язык” — и дала мне
финскую азбуку, по которой спрашивает меня каждый день.
— А тебе нравится Вера Павловна?
— Да.
— Почему?
— Она добрая и красивая.
— И умная?
— И умная.
Он отодвинул на столе в сторону журналы с газетами, и мы принялись, как он сказал, поддерживать нашу
жизнь жареным картофелем и сладким кофе с булкой из пекарни Линдблума. Поддержав ее сколько было
нужно, мы еще немного поговорили о разных вещах, а потом он сказал:
— Вот и вечер. Пора тебе назад. Пойдем, я тебя на лошади довезу.
Он взял меня за руку, и мы пошли вдоль края каменистой лощины к усадьбе Арви Сайтури. Каарина
выглянула из своего домика, когда мы проходили мимо, и постояла некоторое время на пороге, глядя нам вслед.
На дворе усадьбы Сайтури на меня залаяла собака, сидевшая на цепи. Но Илмари прикрикнул на нее, и
она умолкла. Он провел меня прямо через двор в сад. Еще издали увидел я в отдаленной части этого сада
небольшой турник с повисшим на нем человеком. Человек быстро повернулся несколько раз вокруг турника,
потом спрыгнул и прошелся кувырком по земле, касаясь ее поочередно то руками, то ногами. Напоследок он
высоко подпрыгнул и перевернулся в воздухе. Илмари сказал мне:
— Вот он какой, наш Сайтури. Как блоха скачет. Впрочем, и всеми другими свойствами блохи обладает
не в меньшей степени, не говоря уж о способности впиваться в живое тело. Ты не видел, как он бегает. Ого,
брат! Пришли к нему мальчики из Матин-Сауна горох воровать. Он погнался за ними, а они в разные стороны
разбежались. Думаешь, убежали? Нет. Он одного догнал, надрал ему уши, а потом еще двоих успел догнать.
Когда мы подошли поближе к Арви, тот уже стоял на ногах и приколачивал планку к жердям, протянутым
горизонтально между врытыми в землю столбами. Когда-то, видимо, это был самый отдаленный уголок сада.
Здесь кончались ряды старых яблонь, охваченных забором. Но теперь задняя часть старого забора была
разрушена, а боковые стороны протянуты дальше. Пока еще это были только очищенные от коры
остроконечные столбы, врытые в землю, и даже не полностью соединенные жердями, но они уже точно
обозначали новые границы сада, делая его, по крайней мере, вдвое обширнее против прежнего. Арви Сайтури
не мог жить без того, чтобы не разрастаться во все стороны.
Заново огороженная часть еще не была похожа на сад. В ней только местами виднелись недавно
высаженные молодые деревца и первые побеги ягодных кустов, выращенные за одно лето. Но уже были
подготовлены очень большие ямы для более крупных деревьев. Эти ямы тянулись двумя рядами вдоль столбов
будущего забора и чернели также в разных других местах нового участка сада. Незнакомый мне мальчик принес
небольшую связку деревянных планок и разложил их на траве между двумя столбами так, что самые длинные
планки оказались в середине, а самые короткие — ближе к столбам. Он приносил их и раскладывал, а Сайтури
набивал их стоймя на протянутые между столбами жерди. Илмари сказал ему:
— Арви, я Шалуна возьму на час.
Арви ничего не ответил, но выпрямился и обернулся в нашу сторону. Его глаза щурились точно так же,
как тогда в церкви, и не понять было, на кого он смотрит — на меня или на Илмари. Но вот он сказал:
— А-а, новый рюсся объявился! Неплохо, видно, его там кормят. Ишь как щеки округлились. И даже
подрос немного. Это хорошо. Это нам пригодится.
Он подпрыгнул и сел на верхнюю жердь забора в той части, где еще не были набиты вертикальные
планки. В таком положении его голова оказалась на одном уровне с головой Илмари. И с этой высоты он
спросил меня:
— Понравился тебе русский хлеб? А? Молчишь? Русского духу понабрался? Ничего. Мы из тебя этот дух
выколотим. Погоди.
Илмари положил мне на голову ладонь, закрывшую ее всю от глаз до затылка, и сказал:
— Не бойся. Это он так. Пугает. Он сам очень любит русский хлеб и тоже никогда не упустил бы случая
отрезать от него ломоть побольше.
Арви сказал:
— Почему бы и не отрезать, если каравай велик?
А Илмари спросил:
— У кого отрезать? Не у того ли русского мужика, который несет сейчас на своем горбу основную
тяжесть этой огромной войны, охватившей весь мир?
— Для меня все рюсси одинаковы.
— Но у него каравай пополам с мякиной.
— Не думаю. А если и так, бедному не приходится разбираться.
— Бедному? Какому бедному? Такому, как ты или как я?
— Мы все бедны, весь финский народ.
— Все? Даже те миллионеры, которых у нас развелось больше пятисот и которые получают в год сотни
тысяч дохода? И даже те столичные кутилы, которые выбросили в день весеннего праздника на увеселение