гуденьем проносилась по дороге мимо него и меня, подскакивая на выбоинах. Приходилось нам с ним идти
вслед за руллой к месту, где она сама останавливалась, чтобы оттуда кинуть ее обратно. А Ууно и Оскари шли
вслед за нами и кричали со смехом:
— Угоним их к черту, прямо до Алавеси!
Оно бы так, наверно, и получилось, если бы рулла не ударилась случайно о палку русского мальчика
плашмя. Она ударилась и раскололась. И на этом с игрой было покончено. Мы забросили наши палки в канаву и
вернулись в Кивилааксо. У начала каменистой лощины мы разделились: Ууно и Оскари пошли вправо, к своим
домам, а мы с русским мальчиком — к своим.
И здесь русский мальчик ударил меня по затылку с досады на наш проигрыш, а я ответил на его удар. Но
тогда он рассердился еще больше и опрокинул меня на землю. Это увидали Ууно и Оскари. Они немедленно
вернулись к нам и принялись обрабатывать его кулаками. Ну и задали же они ему трепку! Я тоже им помог. Мы
не посмотрели, что он крутился между нами, как черт, сверкая своими черными глазами и ударяя кулаками во
все стороны без разбору. Мы били его прямо по красивому лицу, а он не успевал отвечать с такой же меткостью,
имея всего два кулака против шести. Оскари ударил его по носу, и у него потекла кровь. Но он продолжал
отбиваться. Наконец мы опрокинули его на землю, и тогда Оскари сказал:
— Что, получил, чертов сын? Будешь знать, как наших трогать.
Они думали, что с русским мальчиком уже покончено, и хотели уйти, но тот вдруг вскочил на ноги,
ударил Оскари по носу, а заодно ударил Ууно и меня. Тогда мы снова принялись его бить и дергать в разные
стороны, пока опять не повалили на землю. Оскари сказал, утирая кровь из-под носа:
— Убьем к черту! Не посмотрим, что тебе финское имя дали. Не посмотрим, что ты теперь Муставаара 1.
Мы сами тебе такую черную беду пропишем, что всю жизнь будешь помнить.
Но тот опять вскочил на ноги и опять ударил Ууно по носу, а заодно ударил Оскари и меня. Пришлось
снова его бить, пока он не свалился на землю. Только на этот раз Ууно и Оскари не стали ждать, когда он
поднимется, и убежали, оставив меня с ним одного. А он вскочил и стал кричать им вслед разные финские
ругательства. И так как финских слов знал он еще мало, то продолжал кричать им вслед по-русски, шмыгая
носом, из которого текла кровь:
— Трусы! Мужичье болотное! Молочники, куроводы несчастные!
Я думал, что теперь он примется бить одного меня, и уже мало надеялся на этот раз, что Ууно и Оскари
вернутся меня выручать. Но он не стал меня бить. Он даже не взглянул на меня, словно меня и не было рядом.
Утирая платком окровавленное лицо, он побрел вдоль левого ската каменистой лощины, мимо ворот Сайтури в
сторону озера. А я пошел за ним к месту своей работы у Сайтури. Издали я видел, как он мылся и чистился у
воды, вглядываясь в нее временами, чтобы проверить свою слегка попорченную красоту. Да, здорово ему
влетело от нас, этому барчонку, не желавшему замечать моего присутствия на земле.
Правда, через несколько дней он встретил Оскари в поле одного и крепко его избил. А потом он поймал у
озера Ууно и тоже избил. После этого Ууно и Оскари избегали встречаться с ним в одиночку. Но и вдвоем они
уже не пытались больше его бить. И так как в Кивилааксо других мальчиков нашего возраста не было, то они
продолжали с ним встречаться и играть. С каждым днем он все лучше и лучше выговаривал финские слова, как
бы доказывая этим, что имеет полное право носить финское имя — Рикхард Муставаара.
А еще удачнее пошло у него дело с финским языком, когда он подружился с девочками Орвокки. Для
разговоров с ними ему понадобилось гораздо больше финских слов, чем с нами, и не таких простых, грубых,
ругательных, а красивых и нежных. И, конечно, он очень скоро усвоил все новые слова и выражения, какие
только были ему нужны. Но потом обнаружилось, что, кроме упражнений в красивых словах и выражениях, он
занимался с девочками еще кое-какими делами, которые Орвокки никак не могла признать красивыми. Она
стала прятать и запирать от черноглазого мальчика своих дочерей. Однако сами дочери, как видно, иначе
расценивали эти дела, чем Орвокки, потому что продолжали бегать от нее тайком в лес для встречи с ним, пока
стояло лето. Бедная Орвокки не знала, что делать, и готова была пойти бог знает на какой скандал ради
спасения чести своих девочек. Но, на ее счастье, к осени русский помещик, успевший принять у нас финскую
1 М у с т а в а а р а — черная опасность, черная беда.
фамилию и финское гражданство, внезапно снялся с места, заколотил окна дачи ставнями и увез всю семью в
Париж.
И вот стало два пустых дома на берегу Ахнеярви: дача русского помещика Муставаара и мой родной дом,
в котором когда-то жил Илмари Мурто. Арви все еще медлил сбить с него замок Каарины. Сбить замок —
значит кого-то впустить в этот дом. Но впускать было пока некого. Сначала Арви полагал, что домик у него
арендует работник или работница. Но они не пожелали тратить на это свой заработок. Им было неплохо и в той
пристройке у кормовой кухни, на дворе Арви, где он прежде держал стариков и увечных. За это жилище они, по
крайней мере, не обязаны были ему платить.
Жил у него, правда, еще один человек, который охотно поселился бы в этом доме. Но его желания Арви
почему-то не спрашивал. Рано было, конечно, спрашивать желания человека, которому не исполнилось еще
семнадцати лет. С него было довольно и того, что он родился в этом доме. А пока что хватало с него койки
рядом с другим работником в пристройке у кормовой кухни.
Одно время Арви стал надеяться, что работник и работница между собой поженятся и тогда арендуют у
него наконец мой дом, сделавшись, таким образом, его пожизненными работниками. Но они не поженились.
Они не нравились друг другу и по воскресеньям уходили гулять в разные деревни. Тогда он уволил работника,
переложив на меня всю его работу, а на мое место к шерстечесальным машинам снова взял малолетнего
мальчика-сироту.
Так он был устроен, этот Арви Сайтури, что не мог долго терпеть, чтобы доходы его топтались на месте,
не получая прибавления. И вот он увеличил их, заменив платного работника бесплатным и взяв еще одного
бесплатного. И снова голова его завертелась во все стороны на жилистой шее, выискивая глазными щелями
новые прибавления и новые доходы.
12
Но я не собираюсь вам рассказывать об Арви Сайтури и его доходах. На черта мне нужно этим
заниматься! Как будто и без того не найдется у меня, о чем вам поведать, когда придет наконец для этого время.
Что мне Арви Сайтури! Ошибкой была вся моя жизнь у Арви Сайтури, и лучше о ней не вспоминать. Я
несколько лет подряд пахал ему землю даром. Вначале он говорил, что я должен отработать ему долги моего
отца. Потом он стал говорить, что в скором времени выделит мне участок на своей земле, как выделил Турунену
и Ванхатакки. И я старался как мог, дожидаясь этого счастливого дня. Но я напрасно надеялся. Ничего не
собирался он мне выделить.
Из чего мог он выделить? Земля, арендованная им у монастыря, уплыла из его рук сразу по истечении
срока аренды. Не желая ежегодной возни с арендной платой, которая не всеми добросовестно вносилась,
монастырь продал эту землю господину Линдблуму в Алавеси почти за ту же цену, за какую сам когда-то
приобрел ее в диком виде от его покойного отца. А Сайтури прозевал эту сделку, несмотря на свою
подвижность, и снова оказался в пределах одного лишь Кивилааксо, где ему было тесно и душно с его
склонностью без конца расти и шириться.
Откуда мог он выделить мне землю? Кивилааксо нельзя было раздвинуть. Я все в ней распахал, что