Р2
Г85
Оформление художника
М.НОВИКОВА
7 - 3 - 2
66 - 71
1
Но я не предполагал, что поеду к ней так скоро. Это пришло как-то слишком неожиданно, хотя мысль о
поездке уже плотно угнездилась в моей голове. Но не сам я проявил к тому торопливость. Другие люди меня
подтолкнули. Вызванный как-то под вечер в контору треста, я узнал там, что имею право получить отпуск.
Меня только просили сказать, когда возьму его и на сколько дней. Вот за чем стояло дело. За мной оно стояло.
Но я не собирался быть помехой такому делу, хотя сам еще даже и не подумывал об отпуске. Я спросил:
— А когда я должен взять отпуск, извините в резонности, пожалуйста?
И мне ответили:
— Когда угодно. Хоть сегодня. Хоть сейчас. Только укажите срок. Мы вам даем две недели оплаченных.
Можем прибавить недельку за ваш счет, если желаете. А если вам нужно куда-нибудь съездить…
— Съездить?
— Да. Ведь вас же не может не интересовать наша страна, не правда ли? Небось и маршрут поездки
давно разработан?
— А?
— Небось уже давно наметили, куда ехать?
— Вот и поезжайте. А мы вам накинем еще недельку на дорогу. Двадцать восемь дней вас устроят?
— Двадцать восемь дней?
Я знал, что мне на поездку нужен был всего один день, и поэтому не нашел даже, что ответить на такое
предложение. Но пока я раздумывал, все было сделано, и оттуда я вышел, неся в кармане справку о месячном
отпуске и деньги, выплаченные за половину этого срока, сверх тех денег, что я получил за работу.
Но я никуда не собирался съездить. Очень-то мне это надо было! Никто меня никуда не звал. И даже
письмо, которое я получил, никак не было похоже на приглашение. Скорее даже наоборот. А если так, то зачем
было мне навязываться кому-то не желающему меня знать? Нет, я никуда не собирался ехать. Выпив у Марии
Егоровны две чашки кофе, я прошел в свою комнату, где меня ждала недочитанная книга русского писателя
Гоголя.
Но на этот раз читалась она почему-то плохо. Не знаю, что было тому причиной. Красивые слова Гоголя
не шли мне в голову, как ни старался я вчитываться в них, склонясь над книгой у открытого окна… И скоро я
встал из-за стола, оставив книгу раскрытой на той странице, где было сказано про их Россию: “Эх, тройка!
птица тройка…”. А чтобы не пропадало даром время, я примерил на себе обновки, купленные за последнее
время: новый серый костюм, желтые туфли на кожаной подошве, шелковую рубашку в серо-голубую полоску и
синий галстук с огненными крапинками.
Конечно, я никуда не собирался, но просто так мне захотелось проверить, как бы это все выглядело на
мне, если бы я вдруг действительно взял да и поехал куда-нибудь. И надо сказать, что оно неплохо выглядело.
Довольный этим, я вышел на кухню, чтобы показаться Марии Егоровне. Я сказал ей:
— Вот, Мария Егоровна. Все это вашего производства.
Она, прищурясь, окинула меня взглядом и сказала:
— Ништо! Мы всё можем производить. И в крупном и в мелком хошь кого за пояс заткнем. Только бы не
мешали нам. Только бы войной к нам опять не полезли.
— Кто же теперь может полезть на вас войной, Мария Егоровна?
— Мало ли кто! Мы и раньше думали: кто? Вроде и некому. А ведь нашелся же! Да еще какой! Мирных
людей целыми миллионами в печах сжигал! Это как расценивать?
— Да, это страшное дело делалось.
— Еще бы не страшное. Оно, конечно, и раньше бывало, что люди убивали и кромсали друг друга на
войне. Но чтобы мирных людей, стариков, детей, женщин да в печь миллионами — этого еще не бывало. В
лютого зверя надо выродиться, чтобы такое изобрести. Да что там — в зверя! Рядом с этим и зверь — ангел.
— Да, пожалуй…
А каково тому народу, который это у себя допустил! Горько тому народу.
Так сказала Мария Егоровна, маленькая русская женщина с проседью в русых волосах, собранных в узел
на затылке. У нее никто не погиб на войне: ни муж, ни сын. И все-таки брови ее сердито сдвинулись над серыми
добрыми глазами, когда она это сказала, и грозно звякнули в ее руках тарелки, обмываемые теплой струей,
бегущей из крана. А если бы о том же заговорила мать, потерявшая близких? Но я не стал додумывать про это и
молча попятился к двери, чтобы вернуться в свою комнату, где меня ждал недочитанный томик Гоголя,
раскрытый на словах: “Эх, тройка! птица тройка…”. Мария Егоровна заметила, что я ухожу, и сказала:
— Погулять собрались, Алексей Матвеевич? Хорошее дело. В такую погоду да при таких обновах — в
самый раз на Невский идти.
Пришлось идти. Как было не идти, если меня к тому подтолкнули? Неудобно было не идти, и я пошел.
Погода стояла ясная, и солнце еще виднелось над крышами домов, несмотря на поздний час вечера. Перейдя
Дворцовую площадь, я вышел на Невский проспект, как посоветовала мне Мария Егоровна, а по Невскому
зашагал куда пришлось. Мне было все равно, куда идти. Мария Егоровна посоветовала мне показаться на улице
в новом костюме, и я выполнял ее совет.
Но, шагая по Невскому проспекту куда пришлось, я почему-то очень скоро очутился перед Московским
вокзалом. Не знаю, как это получилось. Делать мне на вокзале было нечего и ехать было некуда. Никто меня
нигде не ждал, и мне тоже никто и нигде не был нужен. Поэтому даже непонятно, почему меня вдруг вынесло к
железнодорожным кассам. Просто я задумался, должно быть, больше, чем следовало, — вот и подошел к ним.
Народ меня к ним потянул. Он вливался туда сквозь ворота непрерывным потоком, застревая временно у касс, и
потом растекался дальше по платформам. Не мудрено, что и меня подхватило этим потоком.
Кажется, я тоже подошел к одной из касс и даже купил билет куда-то. Непонятно, зачем я это сделал, но
помнится, что именно так и было. Черт его знает, что это на меня вдруг нашло такое! Может быть, ясная и
теплая погода подействовала на мою голову и в ней получился какой-то заскок? А может быть, просто
захотелось глотнуть загородного воздуха? Что ж в этом особенного? Пришло лето, наступила теплая погода.
Неудивительно, что меня потянуло куда-то за город, к зеленым просторам и к солнцу.
Так с билетом в кармане я походил некоторое время туда и сюда по залу ожидания. Потом вышел на
перрон и побродил по перрону, пока не подошел поезд. Не знаю, зачем он мне понадобился, этот поезд, но я сел
в него, а когда он тронулся, попросил постель на ту полку, которая была указана в моем билете. Я даже лег в
постель, сняв туфли и аккуратно сложив у себя в изголовье костюм, рубашку и галстук, чтобы не помять их во
время сна. И в конце концов я даже заснул в этой постели, а проснулся от прикосновения руки проводника,
который сказал:
— Гражданин, вам на следующей выходить!
— Почему выходить?
— Потому что следующая — Балабино.
— Вот тебе раз! Это что же такое значит? Выходит, что я взял билет до Балабина? Ну и ну!.. Странно.
Для какой же надобности мне Балабино? Неужели я так и сказал кассиру? Или он просто по ошибке выбил мне
этот билет? Узнал меня, вспомнил, куда я покупал в прошлом году, и выбил. Хе-хе, здорово получилось! Вот
чудак-то этот кассир! Но делать нечего. Балабино так Балабино. В конце концов, мне ведь все равно, где
выходить, лишь бы воздух был свежий. Выйду в Балабине. Здесь тоже есть зелень, цветы и деревья.
Я встал и оделся. Мыться мне не очень хотелось в тесноте вагона. Но жалко было оставлять нетронутым
полотенце, приложенное к постельному белью. Как-никак за него тоже были плачены деньги. Пришлось
помыться, чтобы не оставлять его в нетронутом виде. И пока я этим занимался, поезд подошел к станции
Балабино.
И я вышел на этой станции и увидел перед собой то, что уже видел не один раз. День здесь был короче