стороны от меня тянулись возделанные поля, полные хлеба, картофеля и льна.
Но скоро возделанные поля сменились невозделанными. То есть видно было, что они тоже тронуты рукой
человека, но растения на них преобладали те, что обыкновенно прорастают на людских полях сами, если им
дать волю. Это были сорняки, забившие наглухо ростки картофеля и кормовой свеклы, по рядам которых еще не
проходил пропашной плуг. Они же засорили посевы ячменя, овса, и ржи, которые по этой причине еще не
успели подняться и выпустить колос. Они опередили в росте хлебные стебли, подавляя их размерами и
сочностью своих листьев. Задавив хлеба, они выползали из них высокими, жирными зарослями на межи, откуда
далее вливались в пахучую компанию луговых трав, тоже густых и сочных, уже созревших для косы.
Только никто не косил эти травы. Я смотрел направо и налево, выискивая взглядом людей, которым
непременно следовало тут быть, чтобы спасти, пока не поздно, эти хлеба и овощи от гибели. Но ни одной души
не было видно на всем том пространстве полей, что охватывал мой глаз. Местами пахотные поля имели такой
вид, как будто их не трогали плугом уже много лет. Они не только плотно заросли травами, но и кустарники
успели поселиться на них вполне основательно, наступая дружной зеленой толпой со стороны ближайшего
леса.
Я подумал было, что это совсем заброшенная земля, не имеющая хозяина, но скоро заметил одного
человека среди кустарников. Озираясь по сторонам, он выкашивал там ручной косой траву и тут же запихивал
ее в сыром виде в мешок. Завидев меня, он пригнулся и юркнул в кустарник. Нет, это не был, пожалуй, хозяин
здешней земли. Хозяин едва ли станет воровать сам у себя траву. И осанка у этого человека была совсем не та,
какая бывает у хозяина, имеющего под ногами собственную землю. Но мало ли какой вид мог у них принять
хозяин. Судя по тем рассказам, что я слыхал в Ленинграде от своих товарищей по работе, хозяин у них порой
даже не понимал, что он хозяин.
Раздумывая так насчет хозяина, я продолжал идти все дальше по этой дороге, едва намеченной
тележными колесами через травянистые поля, и скоро увидел деревню. Она открылась мне за поворотом этого
подобия дороги, позади мелколесья и кустарников. И там же я увидел наконец людей, занятых работой. Но
работали они только на своих огородах, прилегавших вплотную к их домикам, довольно стареньким и ветхим с
виду.
Огороды были крохотные, но возделаны хорошо. Здесь не давали воли сорнякам. Все они были
выполоты, и земля чернела от обилия перегноя. Я шел мимо и видел, с какой любовью перебирали люди руками
и окучивали проросшую на огородах овощную зелень. Да, вот это была, конечно, их собственная земля. Тут
сомневаться не приходилось. Но чья же тогда земля была вокруг них, простираясь далеко на все стороны от их
огородов?
Выискивая глазами, кого бы спросить об этом, я продолжал идти вдоль деревенской улицы. В окнах
домов виднелись люди — мужчины и женщины, но больше мужчины. Они просто так сидели внутри своих
домов, поглядывая на улицу. Нет, эти люди тоже, конечно, не были хозяевами той земли, по которой я шел.
Хозяева не стали бы сидеть по домам в такое время, когда их овощи на полях стонали от засилья сорняков, а
созревшие на лугах травы тосковали по сенокосилке. Встретив на улице человека с двумя бутылками водки в
руках, я спросил его:
— Скажите, пожалуйста, будьте в задолженности, это не Заозерье?
По его лицу было видно, что из моего вопроса он понял только последнее слово. Выражения вежливости,
как видно, не входили в круг вещей, доступных его пониманию. На это последнее слово он и ответил, указав
бутылкой вдоль улицы:
— Заозерье там. Четыре километра отсюдова.
Я и сам об этом догадывался, но заодно задал ему еще один вопрос:
— А земля эта чья, простите в снисхождении?
И я показал рукой на поля позади огородов. На этот раз он понял только первые слова из моего вопроса и
удивился им:
— Как чья? Наша.
— Чья ваша?
— Наша. Колхозная.
— Я понимаю. Но хозяин кто?
— Да мы же — колхозники. За нами она закреплена навечно.
— И эти люди тоже ее хозяева? — Я указал на тех, кто выглядывал в окна, ничего не делая, и на тех, кто
работал на своих огородах.
Он ответил:
— А как же! И эти и еще две деревни, входящие в наш колхоз.
Тут я заметил человека, который незадолго перед тем так несмело косил среди кустарников траву. Он шел
задворками, держа косу в опущенной вниз руке и волоча мешок с травой по земле, чтобы его не было видно из-
за забора. Я спросил:
— И он тоже хозяин?
— И он.
Тогда я понял, что он шутил, конечно. Почему бы и не пошутить человеку, который уже выпил немного?
Но я сделал вид, что не понял его шутки, и спросил:
— Почему же они не работают на своей земле?
Он ответил:
— А просто день такой выдался сегодня: именины у председателя.
Из этих слов я уяснил себе наконец то, что касалось хозяина этой земли, и понял, почему она так
запущена. Действительно, где же было одному человеку с ней управиться? Недаром он запил в такое
неподходящее время. Но ведь кто-то, наверно, помогал ему в этом безнадежном деле. И, думая об этом, я
спросил:
— А почему же он позволяет своим работникам тоже дома сидеть в такой хороший день?
Человек стал вдруг почему-то суровым и тоже задал мне вопрос:
— Вы что, к нам приехали или в Заозерье?
— В Заозерье.
— Уполномоченный какой-нибудь или кто?
— Нет, я просто так, сам по себе.
— Так и идите сами по себе. Вот она, дорога.
И, указав мне еще раз бутылкой направление, он заторопился от меня туда, откуда ему уже кричали в
открытое окно: “Ну, что же ты там застрял? Закуска стынет!”.
Я прошел всю эту деревню, удивляясь богатому виду ее крохотных огородов и запустению остальной
земли. Делать мне в этой деревне было нечего. Но у последнего домика я все-таки остановился — так
удивительно выглядело то, что его окружало. А окружала его возделанная под огород земля. Но как
возделанная! Здесь даже дворик был превращен в огород, и даже та полоска земли, что отделяла домик от
придорожной канавы, и даже склон канавы.
Никаких иных строений, кроме домика, не было на этом дворе, что дало его хозяину несколько лишних
грядок. И самый домик имел странный вид. Он был приподнят кверху на четырех кирпичных столбах, а под
ним устроен скотный двор, наполовину утопленный в землю. Лестница, заменявшая крыльцо, не опиралась о
землю, экономя хозяину место для лишней грядки. Она лепилась боком к стене, вися над землей. Одна ее
площадка приходилась напротив двери, ведущей в дом, другая — перед входом на чердак.
Да, это был хозяин! Ни одной пяди земли не пропадало у него без пользы. Только узкая тропинка,
ведущая от калитки к дому, оставалась неразрыхленной и незасеянной. На всем остальном тесном пространстве
его владений буйно зеленели все виды овощей. Вперемежку с ними высовывались из земли стебли кукурузы и
подсолнечника. Горох и бобы, подпертые лучинками, росли в провалах между грядками.
Позади дома виднелся сад. Но и там под яблонями вся земля была занята овощами. Стволы яблонь
обвивал хмель. Он же тянулся вверх по стенам дома. На южной стене дома висели на гвоздях продолговатые
ящики, в которых росли помидоры. Такие же ящики, полные зелени, тянулись в два этажа по дощатому забору.
Забор был плотный, остроконечный, с колючей проволокой наверху и охватывал крохотные владения этого
хозяина со всех четырех сторон. Пока я стоял и удивлялся всему этому, из дома вышел сам хозяин и спросил:
— Вы не ко мне, товарищ уполномоченный?