Я редко с ним встречался, но помнил, что он был такой же черный, как брат. И эту черноту он передал своим детям, хотя их мать была светловолосая женщина. Я кивнул ей, сажавшей в огороде картошку, которая стала в эти годы их главной пищей.
Выйдя на большую дорогу, я глянул вдоль нее вправо и влево, выбирая для себя направление. Заколоченные досками домики рабочих, прилегавшие к мертвой лесопилке, не сулили мне ничего хорошего. Но мне ли было страшиться их намека? Не для того ли и пустил меня бог на свет в этой стране, чтобы смог я в ней испытать все самое горькое? Не раздумывая долго, я повернулся лицом к солнцу и зашагал в сторону южной губернии.
14
Велика и прекрасна ты, финская земля! В какую пору вздумалось тебя создать премудрому, всемогущему богу? Вздумалось ему тебя создать в такую пору, когда он устал от жары, духоты и пыли земель Ханаанских, от возни с потопами и столпотворениями, когда запутался он в постоянных битвах евреев с филистимлянами, сам не разбираясь, кто из них прав, а кто виноват, и когда его вконец измотал Моисей с его израильтянами, которые так туго воспринимали его мудрое учение о вере, а забывали ее в один миг — стоило ему только отвернуться. И вот он поднялся, изнуренный всей этой суетой, отирая с лица жаркий пот. И тут взгляд его устремился к молчаливому, пустынному северу. Сюда простер он могучую свою десницу и породил эти синие озера, один вид которых как бы изливал целебный бальзам на усталую душу, погружая ее в мир прохлады и покоя, полный высоких раздумий и созерцаний.
А чтобы удобнее смотрелось в эти озера, он поставил среди них высокие гранитные сиденья с мягким хвойным покровом. На них он любил пребывать в часы уединения. И, конечно, самым излюбленным для него местом был гранитный хребет Пункахарью, позволяющий обозревать половину севера. На семь километров протянулся этот хребет узкой полосой в пределы синих водных просторов, поднимая над ними до двадцатиметровой высоты свои смолистые хвойные леса. Здесь любил он сидеть на самом высоком уступе, подперев кулаком свою многодумную голову и окунув натруженные горючими камнями Синая босые ступни в прохладу финской воды.
Но, сидя так и любуясь игрой мелкой ряпушки в белом отражении своей бороды, он забыл предположить, что и в эти молчаливые просторы, созданные им для радостей духа, могут проникнуть люди. А люди неспособны жить одним лишь созерцанием прекрасного. И в этом была его собственная оплошность. Создавая людей, он забыл им привить умение закусывать красивым видом и запивать прозрачными просторами. Даже кусками гранита не догадался он в свое время научить их питаться. Нет, им была нужна иного рода пища, которую они добывали на тонких наслоениях, покрывающих там и сям впадины гранита. И вот причина, породившая среди них беду. Вот почему они, имея перед глазами эти сладостные картины, избранные для созерцания самим богом, тем не менее хирели, мрачнели и гнулись к земле. Они не были научены питаться камнем, а плодоносных наслоений на камне было слишком мало, не в пример соседней богатой стране, почти сплошь состоящей из плодоносных наслоений самой невероятной толщины, чего никак не мог ей простить Арви Сайтури.
Так, надо полагать, обстояло дело с той причиной, которая принесла в Суоми застой и голод. Это мудрое открытие пришло мне в голову в тот день, когда я сам взглянул с вершины хребта Пункахарью на расстилавшиеся по обе стороны от него синие воды Пурувеси. И это было, конечно, самое правильное объяснение, потому что бог есть бог, а камень есть камень, и что им обоим человек?
Только коммунисты способны были называть иную причину этому бедствию, толкуя о каких-то вечных пороках капиталистической системы и о судьбе тех, кто становится ее придатком. Они даже предлагали какую-то новую систему, якобы способную навсегда обезопасить страну от подобных бедствий. Вот какие это были опасные люди. Одним словом, от них исходили все беды на земле, и лапуасские ребята, должно быть, знали, что делали, когда обрушили на них свою ярость.
Странно было, однако, что Суоми, несмотря на все их старания, все-таки не выбралась из беды, а скорее даже увязала в ней все глубже и глубже из года в год. И даже в то памятное лето, когда я, покинув Арви Сайтури, зашагал по ее извилистым песчаным дорогам, страна продолжала пребывать в беде и горе. Некогда было людям наслаждаться великолепием зеленых и голубых пространств, утепленных цветом гранита. Ноющая пустота желудка отвлекала их от этого избранного богом зрелища, вызывая в их сердцах что-то совсем не похожее на возвышенные духовные радости.