— Тимофей Григорьевич!
Это он так назвал председателя. Для своей жены председатель был Тимоша, а для водителя — Тимофей Григорьевич. И, когда председатель обернулся к нему, он сказал:
— Я вот гражданина спросить хотел…
Это он меня назвал гражданином. И я уже догадывался, о чем он хотел меня спросить. Он хотел спросить, не тот ли я самый, который ткнул его тогда ножом. Он хотел в точности знать это, прежде чем со мной покончить. Председатель, продолжая запрягать лошадь, сказал: «Ну, ну», и водитель спросил меня:
— Вы знаете, что вас в гости на сегодня пригласили?
Я пожал плечами, а председатель спросил:
— В гости? Куда это?
Водитель ответил:
— К Степанюку, к леснику.
— А-а! К Ефиму Родионычу? Кто ж пригласил-то?
— А он сам. У него дочь в университет Ленинградский поступила — так по этому случаю. Всех пригласил, кто в это время у костра находился: Серегу, меня и его и том числе. — Он кивнул в мою сторону и затем, оборотясь ко мне, спросил: — Пойдете?
По его виду и по тону голоса я понял, что он ждал от меня скорее отказа, чем согласия. Никакого желания принимать меня в свою компанию он не проявлял. Я взглянул на председателя. Тот сказал:
— Что ж, идите. Неудобно не пойти, если пригласили. Для вас это даже кстати: еще с одной отраслью нашего хозяйства познакомитесь. А вечером, когда вернетесь, я вас парторгу препоручу. Он тоже к тому времени прибудет из райкома. Он и займется вами с завтрашнего дня.
Что мне оставалось делать? Я обернулся к водителю. Он ждал.
Я спросил его:
— А далеко?
То есть я хотел его спросить, далеко ли будет оттуда до железной дороги, но язык мой не решился выговорить эти слова при председателе. А водитель ответил мне на то, что я успел произнести вслух:
— Недалеко. Девять километров, если по дорогам. Но мы пойдем тропинками. А это составит не больше семи.
Пришлось пойти. На краю деревни водитель остановился возле добротного дома под железной красной крышей и крикнул:
— Серега!
В открытое окно высунулся знакомый мне круглолицый парень. Его светлые волосы лохматились, на лбу блестел пот, и упругие щеки мало сказать румянились — они прямо-таки пылали огнем. Водитель спросил его:
— Ну как? Ты еще не готов?
Тот округлил глаза и раскрыл рот, выражая этим непонимание. Водитель пояснил:
— К Степанюку в лесничество! Или забыл, что к нему в гости зван? У костра, ночью. Вспомни-ка!
Тот вспомнил и заговорил торопливо:
— А-а! Да, да, да! Ну как же не помнить! Помню, помню! Но понимаешь, Леха, дело-то какое… Не могу я сейчас, ей-богу! Дружок тут ко мне фронтовой приехал. Девять лет не видались! Представляешь? Не могу никак, хоть убей! Придется тебе… придется вам без меня как-нибудь… Привет от меня там передайте и все такое. Девочке поздравления. А я не могу, понимаешь ли…
— Понимаю.
Леха двинулся дальше, не глядя на меня. Видно было, что теперь ему еще меньше хотелось иметь меня своим компаньоном. Но что ж делать! Зато я очень хотел идти с ним рядом. Сколько лет я мечтал об этом, а с минувшей ночи возымел к этому особенно пламенное желание.
И вот наконец-то сбылись мои мечты!
Скоро мы вышли из деревни и двинулись по дороге на юго-запад. С этой дороги мы затем свернули на маленькую боковую дорогу, ведущую на запад. С нее свернули на тропинку, ведущую на юг. А потом опять вышли на дорогу и опять свернули на тропинку.
По тропинке я шел позади него, а по дороге — рядом. И, шагая позади или рядом, я силился вспомнить, какие слова я произносил в его присутствии: трудные для меня или легкие? И если были среди них те, что я выговаривал плохо, то не зародилось ли в нем намерение спросить меня, кто я по национальности? А если он свое намерение приведет в действие, то чем кончится наш разговор?
По этой же причине я остерегался спросить его о железной дороге. В этом слове была буква «ж», которая трудно мне давалась. А вдруг именно она и надоумит его спросить, кто я и откуда? Что тогда произойдет? Нет, лучше уж было помалкивать.
Он тоже молчал, шаркая черными, начищенными до блеска ботинками по высокой траве, налезавшей на тропинку, и поглядывая вверх, где пробегали редкими хлопьями белые облака и сверкала синяя глубина неба.