Но и позднее, когда он ненароком скользил взором по сараю, воображение рисовало ему парочку козлиных, вывернутых коленками назад, ног на пороге, куда попадали отсветы от зажженного поодаль костра.
Послушай, - сказал ему, отдышавшись после танца, Рунеберг. - Как ты назовешь ту народную поэму, что выдал сегодня? Только не надо лить воду на рыбу, не упоминай, ради всех святых, в названии имени Вяйнямейнен.
Лить рыбу37 - усмехнулся Леннрот. - Подходит. Или рыбой клясться38.
Про себя он подумал, что с именем Иисуса всегда ассоциировался знак рыбы, позднее ставший символом всего христианства. Пусть будет изначальная параллель. Даже в названии.
Калавала, - сказал Элиас.
Что? - не понял Рунеберг.
Название поэмы, - пояснил тот.
Ну, тогда пусть будет "Калевала" - так красивее, - согласился поэт. - Айда к девкам!
Студенты гуляли весело и беззаботно. Мысль о том, что учиться больше негде, не особо беспокоила их. Их вообще никакие мысли не беспокоили.
Леннрот, как более старший и, что было немаловажно - более опытный по жизни, предполагал, что университет переведут в Хельсингфорс. Коллеги охотно с этим соглашались. В самом деле, в сарай все кафедры не запихать!
Хельсингфорс это было не то, чтобы хорошо, но как-то стремно. Там войска, там солдаты, которые служат по двадцать лет. От былых победителей Наполеона не осталось никого. Теперь воевать не требовалось. Требовалось показывать, что готовы воевать. Любая студенческая вольность пресекается с превеликой готовностью. Тех свобод, что были в Турку, вряд ли стоит ждать в Хельсингфорсе.
Действительно, русская армия все больше напоминала из себя плац-редут. Степень готовности защиты рубежей отечества оценивалось по вытяжке носка сапога и повороте головы. На год для стрельб выделялось по шесть патронов на человека. Зато бессмысленная муштра выходила на новый уровень.
Теперь командир при строевом смотре мог самолично бить, может быть - и до смерти, любого провинившегося на его взгляд подчиненного. Практиковалось спускать с солдата солдатские штаны и лупить его плашмя широким палашом установленное экзекутором количество раз. А коли удары кажутся недостаточно сильными, то и с бившего сдирают штаны и его приказывают хлестать. И он бьет. И все бьют. Целые шеренги друг друга бьют. На потеху генералу. На потеху царю Николаю Первому.
Из каждой сотни набранных на службу рекрутов в живых под дембель оставалось двадцать человек.
Что для таких наивные студентики, горя не знающие? Лишь предмет, на котором можно злобу свою сорвать.
Вот тебе и Хельсингфорс. Вот тебе и университет.
Но никто Леннрота не слушал, а он никому об этом и не говорил. Что там ему сегодня в дверях сарая привиделось? Пан или Пропал? Пан вроде бы свой, поцанский. Значит, Пропал.
Как там он руны в огонь хотел? Не горят они, что ни делай. В голове у Леннрота сохраняются, в песнях рунопевцев остаются. Всех не сожжешь. Все не перезапретить.
Имя теперь у его рун есть. Калевала. Дело за малым: собрать, обработать и нанести на бумагу. Чтобы любой человек мог их прочитать. Чтобы память, блин, сохранилась.
7. Лаукко
Учеба кончилась, делать, собственно говоря, в Турку больше было нечего. Студенческие товарищи - те, что еще вчера вместе с ним выплясывали летку-енку39 да горло драли в песнях, разъехались по домам и каким-то иным загадочным местам. Если бы не деньги на кармане, то Элиасу пришлось бы искать работу. Но искать работу не хотелось. Опять к Якову податься за новым приключением?
Но время неумолимо двигалось к зиме, а к зимним путешествиям он пока был не готов. Конечно, на лыжах Леннрот ходить умел, с гор спускаться - тоже, но вот не был уверен, что наматывать версту за верстой да изо дня в день - его организм выдержит и еще спасибо скажет за экстремальное удовольствие.
Короче, так ничего не сообразив, он взял вторую подарочную корзинку и отправился с визитом к семье Тернгренов. Хотелось выразить признательность за то, что они поддерживали его в трудные времена.
Доктор Тернгрен уже знал об успешной защите диссертации его юным другом и не выказал никакого удивления, когда тот поскребся в дверь их дома. Он не удивился царапающим звукам у входной двери и выбросил их из головы: подумаешь, скребется кто-то!
Тогда Элиас осторожно постучал. Доктор и на это отреагировал соответсвующе: даже ухом не повел. Леннрот постучал решительнее. Дверь не шелохнулась. Тернгрен хихикнул и легко прикусил свой кулак.
Кто это в наш дом пытается войти? - спросила жена, когда Элиас, потеряв терпение, повернулся спиной и несколько раз смачно ударил ступней ноги по свежевыкрашенным в белый цвет доскам.
Ах, да, дорогая, - встрепенулся доктор. - Что-то я задумался о шанкрах.
Какой кошмар, - вскинула руки к лицу жена. - С какой целью ты, подлец, думаешь о шанкрах? И кто это нам ломает дверь?
Леннрот дубасил, как молотобоец.
Так это, наверно, Элиас к нам ломится, - снова хихикнул Тернгрен.
Тоже мне - хихикающий доктор40, - строго сказала жена. - Впускай его немедленно. А то дом наш рухнет.
Извините, я не помешал? - спросил Леннрот и протянул хозяйке нарядную корзинку. - Может, вы спали?
Ах, милый друг, для вас двери этого дома всегда открыты, - перестав хихикать, радостно сказал доктор и ловко выудил из подарочного набора бутылку коньяку. Спиртное словно бы всосалось в рукав его шелкового халата и пропало, точно его и не было.
Хм, - сказала жена.
Спасибо вам за ваше радушие, - проговорил Элиас.
Больше ничего сказать он не успел. Потому что мигом организовался праздничный стол, праздничный стул и несколько табуреток в придачу, угощение и выпивка, хохочущие дети с расстроенной скрипкой, шаловливые собаки, зевающие под скатертью во все свои ненасытные пасти, строгий кот на каминном полку, строго наблюдающий, ка бы гость ничего не спер.