А мы уезжаем, - сказал доктор. - Да.
Университетская практика, как сам понимаешь, расстроена, - добавила жена. - В Хельсингфорс устраиваться поедем лишь по весне.
Может, и ты с нами, а? - подперев голову рукой, с надеждой спросил Тернгрен. - Будешь детям нашим учителем. А то тяжело детям нашим без учителя.
Очень не тяжело, - возразили дети. - Легко!
И куда вы едете? - осторожно поинтересовался Леннрот. Такое предложение было как раз то, что ему нужно. Зима, короткие дни, морозные ночи, натопленная печка и пуховое одеяло в кровати - что еще нужно, чтобы систематизировать полученные и едва не утраченные знания! Можно продумать план на дальнейшие исследования. Можно между делом учить детей. Можно, наконец, освоить лыжи. Да так освоить, что далеким лыжным предкам не будет за него стыдно! Все можно. Если, конечно, можно.
В Лаукко, - с кротким вздохом ответила хозяйка. - Там у нас имение. Ничего особенного, но очень даже уютное гнездышко.
Поехали, а? - подперев голову другой рукой, спросил доктор.
Поехали, - кивнул головой Элиас.
По рукам! - сказала хозяйка. - Завтра же выдвигаемся.
Дети с пониманием дела переглянулись между собой: свой учитель, проверенный. Собаки, вывалив языки, выбрались из-под стола и одобрительно вильнули пару раз своими хвостами. Кот зевнул и потерял интерес к охране хозяйской собственности. Будущее оказалось многообещающим.
Весь оставшийся 1827 год Леннрот провел в имении Тернгренов в Лаукко. Впрочем, и пока не сошел снег в апреле 1828 года, он жил там же.
Это, пожалуй, было самое счастливое время в его жизни. И дело даже не в том, что он был молод и свободен от забот, дело в том, что его тогда окружали единомышленники. Чета Тернгренов, их дети, собаки, кот - ему было очень легко с ними. Впервые за все свои двадцать пять лет чувство голода никоим образом не диктовало поступки, не забивало голову мыслями: где раздобыть что-то съестное.
Элиас вменил себе в обязанности уход за всей придворовой территорией. Если раньше хозяевам приходилось договариваться с местными жителями о подобных услугах, то теперь их постоялец отлично справлялся с этими обязанностями, да еще и детей учил самым прилежным образом по их учебникам, да еще в лес ходил и на озеро выезжал. И при этом отказывался от любого жалованья.
Я работаю исключительно за еду, - говорил он всякий раз, когда разговор заходил о материальной заинтересованности. - Еда у вас исключительная. И спать вы мне разрешаете не под открытым небом. А это все, уж поверьте мне, дорого стоит.
Доктор очень хорошо понимал своего юного друга. Сам, бывало, голодал и спал в ночлежках. Но он выучился и стал медиком, а спустя несколько лет упорного труда и вовсе начал считаться светилом медицины. А каким светилом станет философ, пусть и с научной степенью?
Взгляды пытливого и дотошного в своих научных изысканиях Леннрота не могли долгое время оставаться вне внимания выстроенной русским царем вертикали власти. Чтобы таковая вертикаль существовала, пусть и некоторое время, нужна жесточайшая цензура, нечеловеческие полицейские меры и потоки официальной лжи. На каждом углу дамочки с чахоточными румянцами кричали о величии "великой", с позволения сказать, Руси. Им вторили косноязычные пузатенькие дядьки, в глазах которых читалась откровенная скука и презрение к окружающим, а жесты рук были тщательно выучены и праздны. Все эти проходимцы толкали в пространство "великорусскую идею во главе с величайшим монархом всех времен и народов" - с Колей Первым41.
Россия, как империя, захлебнулась в коррупции и деградации. Ничего не было создано, зато большая часть из того, что досталось Николаю Первому по наследству от прежних монархов пошло прахом. Самоуверенный и подлый, царь ввязался в русско-турецкую войну в Крыму и его окрестностях, бессмысленно тратя тысячи солдатских жизней. Лишь только после отравления Коли лекарем, спешно покинувшем бункер и государство, война кончилась поражением и капитуляцией. Всех судей, прокуроров и держателей этой "вертикали" изловили и повесили за шею. Вероятно, им от этого сделалось очень нехорошо. Сам же царь, не дожидаясь погребения и панихиды, разложился на производные тлена в первую же ночь после смерти.
Но пока двадцатидвухлетнее царствие Николая Первого было еще в самом разгаре, поэтому вынесенные на обсуждение "неограниченно широкого круга лиц" националистические идеи о Вяйнямейнене могли довести молодого Леннрота до мрачных казематов тюрьмы в Хяменлинна.
Может быть, именно поэтому мудрый и проницательный Йохан и его жена Йоханна вывезли философа от Господа, Элиаса Леннрота, в эдакую глушь скоро после защиты тем своей незаурядной диссертации.
Особняк Тернгренов произвел по приезде такое впечатление на нищенствующего почти всю свою жизнь молодого человека, что он едва не лишился чувств от увиденной роскоши. Да, восторгаться было чем.
Построенный в незапамятные времена дом поражал своей монументальностью. Мощные колонны колониального стиля, словно бы архитектор привнес эту деталь от модных дворцов Нового света - Бразилии и Луизианы, потрясали воображение. Казалось, внутри балюстрады из холодного мрамора, золотые канделябры и массивные хрустальные люстры.
Однако - ничуть. Все уютненько и со вкусом, а высокие потолки лишь добавляли свободы. Каминным залом можно было обогреть весь дом, в столовой вмещалось не более ста пятидесяти человек, если их положить тесно друг на друга. В обычном состоянии - не более пятидесяти. Но такого не было никогда, потому что шикарные и торжественные приемы доктор не жаловал. А его жена не переваривала светскую тусовку Турку и близлежащего Тампере.
Поэтому дом соседствовал не с другими усадьбами, а располагался в довольно уединенном месте на побережье озера Пюхяярви в шаговой доступности от крохотной деревушки Нарва. Шаги должны быть гигантскими и количество их никак не меньше тысячи.