Тернгрены приобрели особняк в 1817 году у вымирающих шведских аристократов, которым также за сто лет до этого приглянулся потаенный замок. В условиях снежной зимы он был практически отрезан от всего мира, от цивилизации, как считалось в кругах знати. Оттого и ценился гораздо ниже рыночной стоимости.
Забегая вперед, можно сказать, что Йохан и Йоханна были хозяевами усадьбы до 1859 года, потом во владение вступил сын. Так что династии Тернгренов замечательный дом принадлежал без малого сто лет. Его реальный возраст подсчитать не может никто.
Грех было жаловаться на житие, тем более, что рядом на озере стояла выстроенная замечательная карельская баня. С этой целью из Северной Карелии, с Йоэнсуу, был выписан мастер Антти, который и поднял все это хозяйство: сруб, парную и моечную и веранду для отдыха, выходящую прямо в озеро.
Все это в совокупности и сделало Элиаса самым счастливым человеком в Лаукко. Никем особо не контролируемый, он изначально боролся с опавшими листьями, по три-четыре часа в день занимался с детьми, каждый вечер ложился спать со спокойным сердцем и просыпался по утрам с отличным настроением.
Йохан по роду своей врачебной деятельности выезжал в Тампере, где оказывал консультационные услуги, а Йоханна занималась домом. Она была очень доброй женщиной и к тому же обладала отличным музыкальным слухом. Ее песни были похожи на сказки.
Леннрот выходил в Нарву, преимущественно для покупок всякой всячины, без которой в хозяйстве было не обойтись: грабли взамен изношенных, скребки для льда, древки для лопат и прочее. Местные жители сначала относились к нему несколько настороженно. Обычно кто-нибудь из них по приезде хозяев усадьбы поступал в услужение, хотя это было не вполне удобно - у каждого было свое хозяйство, на приработок иной раз просто не хватало времени.
Но Леннрот быстро нашел с ними общий язык, потому как по сути ничем от них не отличался. Пытался он также и про старину говорить, легенды выспросить, песни, однако никаким Вяйнямейненом здесь и не пахло. Тлетворное влияние западной культуры уже наложило на местную обрядность и культовость свою цивилизованную лапу.
Когда же деревенские жители узнали, что Леннрот тоже доктор, как и хозяин-барин Тернгрен, уважение к нему возросло. Им было без разницы, что доктор философии это в некотором роде не совсем то же, что доктор медицины. Они приходили к усадьбе и просили Элиаса не отказать в любезности и вылечить от злейших болезней. Хозяйка Лаукко потешалась, а Йохан охотно давал свои рекомендации и советы.
Лечить крестьян - дело нехитрое. Как говорится, каждый умеет учить, лечить и строить. Главное было в волшебстве мазей и микстур, которые для этих целей выделил Тернгрен. Люди сами охотно идут на поправку, если им, конечно, не руки-ноги поотрывало.
Больными, как правило, сказывались древние бабки и мужчины средних лет. Ни одной молодой девушки, ни дамы в полном расцвете жизненных сил на прием к "доктору" не наблюдалось. Все интересные селянки обладали недюжинным здоровьем. Иной раз ребятишки до десяти лет - и все. Никакой романтики!
Леннроту, конечно, некогда было заниматься саморекламой и знакомством с милыми женщинами, но тяга к прекрасному у него была всегда. Да и не могло быть иначе, когда вокруг чистый, как хрусталь, воздух, мокрый, как вода, дождь и студеный, как сугроб, ветер. Лишь в бане, да с березовым веником, как его научили в земле Северная Карелия, да с духовитым паром от каменки, мысли обретали изящество и нематериальность. Жизнь хороша!
Он всегда ходил в баню последним, бросался в холодные воды озера, распарившись, не торопясь отмокал и исходил соленым потом в парной. Удивительно разумные мысли приходили в голову. Думалось, не что делать, думалось, как делать. Растерев тело мочалкой из лыка до красных рубцов на коже, а потом глотнув домашнего глегги42, думалось обо всем на свете. Мысли казались светлыми и гениальными.
Леннрот, закутавшись в старый хозяйский халат, шел в дом, предполагая, что все, о чем надумалось в бане, непременно следует записать. Но тут Йохан предлагал присесть возле камина, наливал коньяку в пузатый бокал, доставал трабзонские сигары и желал "с легким паром". Дыму от двух сигар, слегка смоченных в шустовском коньяке, было немного, но собаки натужно кашляли, укоризненно смотрели и уходили на второй этаж. Кот провожал их презрительным взглядом и чихал, как заправский курильщик, хвативший понюшку табаку.
Потом приходила Йоханна с искрящейся в бокале мадерой и ставила кофе.
Как правило, уже перед сном Леннрот вспоминал, что должен был что-то записать, что-то важное и гениальное. Но сил на это, ни на что другое уже не хватало. А к утру мысли, осветленные баней, куда-то девались и можно было спокойно жить дальше. По крайней мере до следующей бани.
Когда озеро окончательно и бесповоротно замерзло, Элиас пробил во льду несколько прорубей. В ближайшей он окунался, распарившись, как следует, по средам и субботам, в прочих установил самодельные капканы на щук. Щуки попадались весьма охотно. Также, как и матикку43. Семейство Тернгрен не делало запасов, поэтому излишки рыбы он относил в Нарву.
Здесь, как и во всех населенных пунктах Финляндии в сельской местности, обязательно был ленсман44, словно бы они сами по себе заводились. Ленсман, не допускавший в поднадзорной ему территории ни охоты, ни рыбалки, кривил свою толстую рожу. Однако озеро было хозяйским, по крайней мере часть его возле усадьбы, стало быть, и рыба тоже была хозяйской. Леннрот дразнил ленсмана свисающими с корзинки замерзшими хвостами, а тот писал в своем кондуите жалобы о неизвестно где пойманной рыбе.
Для Элиаса такое отношение к представителю власти было само собой разумеющимся, странствуя в поисках еды и лучшей доли, он привык к мысли, что все они - существа неодушевленные. С ними не надо иметь никаких дел, от них надо держаться подальше. Ленсманы это чувствовали. И местный из Нарвы тоже чувствовал.
Леннрот зимней порой предпочитал передвигаться исключительно на лыжах, чтобы выработать у себя привычку к попеременному и одновременному ходам и не страдать от боли в мышцах. А поначалу пришлось пострадать, казалось, что мышцы ног отваливаются от костей и любое движение ступней приносит боль.