Это рассуждение пришлось по нраву портному, и он бросал ненавидящие взгляды в лицо ленсману при встрече. А тому это нравилось. Значит, работу свою хорошо работает, коль народец его боится. Уверенный в своей неуязвимости, ленсман, путал страх и ненависть. Ненависть - это когда в конце концов оглоблей по башке, а страх - это когда прочих мыслей нет, лишь необратимость окружающей среды, с которой неизвестно, как бороться.
Элиас все-таки поинтересовался у своего отца, что он про Зверя такое сказал? Тот вопреки предположению, что спьяну чего только не загнешь, пояснил, что такая теория имеется, вот только попы не разрешают ее озвучивать. Суеверия, мол, а они - самые главные и побеждающие борцы с нечистью. Независимо от времени года.
Так что знать об этом неплохо, плохо только прилюдно об этом распространяться.
- Сам не знаю, зачем тебе сказал, - пожал плечами отец. - Словно приснилось что-то. Да ты не забивай себе голову.
Элиас уже с самого раннего полунищего голодного детства знал, что любое знание не бывает лишним. Рано или поздно оно пригодится. Глупо отмахиваться от того, что по простоте душевной кажется ненужным. Или нарочито отвергать под чуждым влиянием то, что не только очевидно, но и логично, и правдоподобно, и даже естественно.
А тут выходило так, что два совершенно незнакомых между собой человека сказали ему, в принципе, одну и ту же вещь. Можно это расценивать, как предупреждение. А предупрежден - значит, вооружен.
И вот, что еще смущало Элиаса. Мама, когда никого не было рядом, словно забывшись, пела песни. Давно он уже не слышал этого, но вот вспомнилось. Невозможно было понять, что ему хотелось узнать, но он думал об этом почти целую неделю.
А потом придумал.
- Мама, а помнишь ту сказку про Элину? - спросил Элиас и с удивлением для себя сказал несколько фраз из нее.
- Хорошая же у тебя память, сынок, - улыбнулась мать. - Я и сама почти забыла те песни.
А потом она спела, прислушиваясь и поправляя сама себя, песню, которую иной раз в Лаукко подвывала Йоханна. Нет, неправильно. Подвывал бы он сам, если бы подпел - женщины пели и скорбели про несчастную судьбу некой Элины. Ну, там затаенная любовь, горестная разлука, ненавистный брак, дети - хулиганы, свекровка - старая ведьма, не с кем словом перемолвиться, потом случайная встреча с любовью всей жизни, потом понимание, что избранник - то еще чмо, потом осознание, что дети-то всего лишь переживали от ее несчастья, ну и прочее, прочее. Короче, погибла Элина, не сумев разглядеть в окружающем ее мире сокрытого счастья. Надо быть добрее и к себе, и к людям рядом с собой.
- Это про женщину из Лаукко, тысячу лет назад, - пояснила мама.
- А что - там и тогда стояла эта усадьба? - чуть не упав со стула, спросил Элиас.
Уже уехав из родительского дома, Леннрот часто обращался к этой трагичной песне. Не вслух, без музыки, но как-то в душе. Словно бы сердце пело и кручинилось. Он потом много еще где слышал балладу об Элине: и в Карелии, и на севере Архангельского края, и у ингерманландцев из Ботнии. Пели простые женщины, старухи предпочитали слушать, дети запоминали слова. Тысячелетняя история дышала жизнью, трагедией и смертью54.
9. Хассинен.
В первой половине мая, когда проклюнулась листва, кусты наполнились отчаянными соловьиными трелями, щука в озерах и ламбушках начала бросаться на любую блесну, Леннрот покинул Самматти, намереваясь приумножить свое богатство, как духовное, так и материальное. Ему хотелось посетить земли Хяме, потом - Саво, добраться до Приладожья и пройтись по Прионежью.
Изначально он отправился в Хяменлинну, где жил в то время его университетский кореш Рунеберг. Рунеберга на месте уже не оказалось, но нашлись былые однокурсники, которые охотно приютили путешественника. Никто не смешался55 неожиданным визитом, потому как все визиты, в основном, бывали неожиданными, и не выказал даже тени смущения.
Воспоминания о студенчестве затянулись до утра, а потом чуть было плавно не перетекли в вечер. Однако цель Леннрота была совсем другой.
- Братья, - сказал он, поднявшись из-за стола. - И сестры.
Больше сказать было нечего. Но ничего говорить, оказывается и не нужно было. Все помнили о чудной диссертации, которую столь чудно он защитил, поэтому наперебой стали давать рекомендации.
- В пасторат сходи, там непременно знают, где язычники проживают, - сказал один. - Ну, а язычники тебе руны все и выложат.
- К крепости сходи, - предполагал другой. - Там коробейники с самой Карелии трутся. Уж они-то знают, кто такой Вяйнямейнен.
- Навести скотниц строгих, которые доят коров безрогих, - замечали девицы.
- В доме, который построил Джек56, - пробормотал Элиас.
- Они хуторские, они помнят, хоть и молодые, - не унимались девицы.
От крепости в Хяменлинна остались одни воспоминания еще с прошлой жизни. Там было много пушек, мощные стены, куполообразные крыши и возможность заработать, выпрашивая милостыню и играя на флейте. Снова возвращаться к этим воспоминаниям не хотелось.
Сказав решительное "нет" праздной жизни, Леннрот привел себя в порядок, окатившись несколько раз собранной дождевой водой из бочки. Потом попрощался с товарищами и пошел, куда глаза глядят. Чем дальше он шел, тем лучше глядели глаза.
Когда же он пришел к пасторату, то понял, куда, собственно говоря, он смотрел. К тому времени сделалось уже достаточно темно, поэтому добрый пономарь предложил переночевать в келье для странников. Отчего-то в сумерках он решил, что Элиас - блуждающий по свету чиган, который по легенде приносит счастье. Волос у Леннрота был черен, как вороново крыло, кожа - смуглая от постоянного нахождения на солнце, воздухе и воде, не удивительно, что прислужник церкви обознался.