Что с государством, которое строят и поддерживают всякие люди, либо существа их заменяющие? Злоба, равнодушие, непрощение, жестокость и предательство. У них нет совести, да и неодушевленные они все. Любой полицай, не говоря уже о судье - это и есть государство. Поп - тоже государство.
А вот доктор - нет. И рыбак с удочкой - не государство, пока на него не навалится ленсман со штрафом. В этом случае он уже враг государства. Да и врач, коли откажет в помощи больному - это тоже государство.
По закону Леннрот должен был бежать в полицейский околоток и на всех стучать, чтобы все, в свою очередь, стучали на него. А потом понести заслуженное наказание и пасть жертвой непреодолимых обстоятельств. Однако он не испытывал ни малейшего угрызения совести, что поступил вопреки положенным государством нормам. Душа была спокойна, стало быть можно было жить дальше.
Пес с ними с лицемерными алчными попами на Валааме, два пса - с аптекарем Сало, возомнившим себя самым хитрым, три пса - со всей оставшейся государственностью. Все это можно лишь ненавидеть. Копить злобу нельзя, потому что злоба съедает душу. А вот ненависть - это такое же чувство, как и любовь, только обратное. Две стороны одной и той же монеты, которой нам разрешено расплачиваться по заслугам.
Леннрот, поглощенный своими размышлениями, не заметил, как солнце вышло в зенит, а под ногами начали попадаться свежие лежневки - временные дороги, проложенные в лесу по какой-то хозяйственной надобности. То ли лес заготавливать, то ли с болота торф вывозить, то ли камень выбирать. Все они идут к рекам. Ну, а реки впадают в озера. Его интересовало как раз Янисъярви. Там деревни, там можно материал пособирать.
На удивление, чем ближе к святым местам, тем менее охотно народ вспоминает руны, обычаи и обряды. Понятно, что церковь этого не одобряет, но не до такой же степени! Что-то должно сохраниться. А в Сортавала было пусто. И на Валааме - тоже.
Что выходит из горнила,
Что в огне там происходит?
Из горнила вышла дева
С золотыми волосами
И с серебряной головкой,
С превосходным чудным станом,
Так что прочим стало страшно -
Илмаринену не страшно87.
Тоненький мужской голос надрывался, и в каждый момент казалось, что сейчас поломается и оборвется. Песня возникла неожиданно и, как бы, просто из воздуха88. Потом из-за поворота, огибающего огромный камень, появилась лошадь с открытым ртом, которая остановилась и с большим подозрением начала смотреть на Леннрота. Можно было предположить, что это она пела.
- Вас ист дас89? - спросила лошадь и тряхнула головой.
- Нихт шиссен90, - ответил ей Леннрот.
Из-за лошади вышел мужчина средних лет с бакенбардами и в жилете, одетом поверх простой рубахи. Он вздрогнул, увидев Элиаса, едва не подпрыгнув выше вершины валуна. За ним вышел еще один человек вполне местной наружности, с бородой веником, в картузе с поломанным козырьком и черными, будто нарочно испачканными в саже руками.
- Здравствуйте, господин чиган, - сказал он голосом, которым, вне всякого сомнения, до этого тянул незнакомую руну.
- Здравствуйте и вы, господа хорошие, - ответил Леннрот и добавил. - Только я не чиган.
- Это господин магистр, - объяснил своему спутнику в жилетке певец. - Ферштейн?
- Йа, - ответил тот. - Натюрлих.
Лошадь втянула воздух ноздрями и радостно заржала, потешно шевеля большими коричневыми губами. Леннрот немедленно протянул ей яблоко с монастырского стола.
Пока она с удовольствием жевала, певец спросил Элиаса:
- Туда или сюда?.
- К озеру, - ответил тот.
- Значит, по пути, - улыбнулся местный житель. - Садись с нами. Немец возражать не будет.
- Не буду, - согласился человек в жилетке и ушел за камень.
Все они уселись на телегу, груженую плотно упакованными в мешки брикетами с коричневым сухим торфом, и поехали дальше.
14. Кантелетар
Немец оказался голландцем, который заготавливал в сухом болоте торф для своей голландской родины, где этот торф ждали голландские цветы тюльпаны, чтобы цвести и радовать дам по всей Европе.
- Надо же, а я думал, вы углежоги, - кивнул на черные руки возницы Леннрот.
- Это раньше я был углежогом, - согласился тот. - Жарко, дымно, а прибыли мало. Теперь вот на роздыхе. Торф таскаем.
- И руны поем, - добавил Элиас.
Телегу тряхнуло, немецкий голландец немедленно вывалился и затих под самым колесом, предвкушая, как его сейчас переедут.
Леннрот и возница, склонившись, вытащили съежившегося человека за шиворот жилета и поехали дальше.
Местный житель оказался вовсе не местным жителем. Это был Ваассила Киелевяйнен из беломорской деревни Вуоннинен волости Вуоккиниеми. Он был рыбаком, однако с возрастом выходить на промысел оказалось тяжело, поэтому отправился вместе со знакомыми мужиками туда, где тепло и ветер не продувает. Был углежогом, а теперь вот - торфяной рабочий.
Руны петь ему запретили попы, которых тут тьма. Но когда никого нет, почему бы не поголосить? Эта руна о создании "золотой бабы", другой ипостаси золотого тельца, досталась ему от самого великого рунопевца, когда-либо им встречаемого, от Архиппы Перттунена из Латваярви.
Ваассила спел еще разок, теперь уже о Вяйнямейнене, но, приближаясь к Янисъярви, замолчал и отнекивался: вполголоса руну выводить не умеет, а иначе - случайный попенок услышит и наругает. Еще и заработка можно лишиться.
- Ты к нам в деревню приходи, - пригласил он Леннрота. - Там есть такие рунопевцы - закачаешься. Медведей в стаи собирают, ворон наперегонки бегать заставляют. Так-то, брат.