Дело, конечно, нехитрое, откровенного паскудства в нем не угадывается, но все равно душа Леннрота как-то не лежала к таким вот сборам сведений. Однако никаких документов подписывать было не нужно.
Справившись с лечебными делами к середине июня, Элиас двинулся в путь. Вернуться он планировал, если повезет, лишь к Рождеству.
Несмотря на ужасные тучи гнуса, которые встречали его тем больше, чем он оказывался ближе к Беломорью, все сначала складывалось самым наилучшим образом. Уже на хуторе Сяськониеми местные работники - казаки, как они назывались98 - посоветовали дойти до Аконлахти. Там один дедок очень интересно пел историю всего рода людского.
Этим дедком оказался Соава Трохкимайнен, ростом два метра, борода лопатой, ладонь, как весло. Земляки, посмеиваясь, называли его "Святогором", отдавая дань памяти былинному богатырю. Suvaita - терпеть, herra - господин, такой вот получался "Святогор", терпеливый господин. "Ты только голову не теряй", - говорили ему. "Да, ладно, чего уж там", - басом отвечал Соава. - "Потерплю еще".
"Сувайтахерр" неожиданно красочно спел про Лемминкяйнена, по прозванию "Каукомиели"99, хулигане и задире, любителе женщин. Как видно из прозвища, пришлый был мужчина, ни в грош не ставящий древние карело-финские обычаи, но отчего-то снискавший уважение и даже почет. Леннроту он напомнил валлийского авантюриста Уллиса, более известного под прозвищем "Одиссей". Тот тоже никогда себя ни в чем не стеснял.
Соава спел про Вяйнямейнена, который делает совсем героические вещи: кует загадочное сампо, создает из утиных костей и плавников рыб первое кантеле. Словно Господь вложил в его руки навык и умение. Кстати, сампо, как таковое, не совсем волшебная мельница. Во всяком случае, так спел Трохкимайнен. Это понятие гораздо шире и даже не вполне материальное100.
Леннрот слушал так напряженно, что даже вспотел. Немедленно после окончания сеанса он убежал к озеру и там старательно пропел все, что запомнил, дополняя и поправляя себя сам. Лишь только в его памяти все улеглось, как казалось, правильным образом, он принес Святогору бутылку столичного рому и сам пропел ему все, что запомнил.
Тот выслушал рулады, выводимые Элиасом, и сделал всего несколько замечаний. А потом, хлебнув для пробы полбутылки, снова спел руны в прежнем порядке. Вот теперь Леннрот запомнил все, как это и должно. Теперь он мог спокойно перенести свои знания в тетрадь в кожаной обложке. За это следовало выпить.
Они расстались как старые приятели.
Голос бы тебе, магистр, поставить - вышел бы и из тебя рунопевец, - похвалил его Соава. - Память у тебя исключительная.
Ну, так для начала мне этот голос надо бы найти, - ответил Элиас, чем развеселил гиганта.
Начал старый Вяйнямёйнен
Сам скреплять те рыбьи кости,
Сам он мастером явился,
Кантеле он сам устроил,
Вещь на вечную усладу.
Короб кантеле откуда?
Он из челюсти той щуки.
Гвозди кантеле откуда?
Из зубов огромной рыбы.
Струны кантеле откуда?
Из волос коня у Хийси.
Создан короб многострунный,
Кантеле давно готово,
Короб тот из щучьей кости,
Кантеле из рыбьих перьев101.
Уже записывая в тетрадь столь ценную руну, как-то само собой оказались не у дел упоминания об утиных костях. Рифму к ним было тяжело подобрать, да и гораздо романтичнее, если кантеле целиком получилось из одного материала. Может и струны из кишок щуки? Однако он не мог себе это вообразить, поэтому оставил, как есть. В конце концов, струны - это расходный материал, их из чего угодно можно сделать. Да и звук, извлеченный из кишок - это утробный звук, особенно характерный для тех, кто голоден.
Поход в Аконлахти - это была настоящая удача. Трохкимайнен дал ему идею, что будущая "Калевала" должна объединить геройские руны про отдельно взятых персонажей, сплести их судьбы, назначить влияние друг на друга, отразить взаимоотношения.
Кроме этого ему рассказали о других рунопевцах, которых можно бы было посетить. Да вот лучше, конечно, это делать зимней порой, когда трудовой порыв пережидает снег, мороз и Рождественские гулянья.
Тем не менее Леннрот намеревался продолжить свой маршрут, да случилась неприятность. Гуанчи по озеру накричали, что опять пришла беда в их кишлак. Люди повсеместно принялись болеть и помирать.
Это означало лишь одно - новая эпидемия, ему надлежало срочно явиться в лечебное управление за назначением.
17 сентября Леннрот вернулся в Хельсингфорс, где ему отклонили прошение в месте работы в Йоэнсуу, зато выдали предписание срочным порядком отбыть помощником окружного доктора в Оулу.
Срочность была настолько высока, что он уехал немедленно, не повидавшись ни с другом Тернгреном, ни удостоив визита литературное общество, где неведомый чин Мышлаевский ждал своей пояснительной записки. Когда же Элиас прибыл в Оулу, то понял что все равно опоздал - окружной доктор умер, не выдержав жестокой дизентерии.
Помимо этого недуга здесь также свирепствовал брюшной тиф. Леннрот, проведя в дороге пять дней, примерно представлял себе, с чего ему следовало начать, но по прибытию понял, начинать уже поздно. Заканчивать - рано. Надо отдаться течению.
Эпидемии никогда не проходят бесследно. В эпидемию прежде всего поражается само государство. И если на борьбу с болезнью прибудет руководить государственный деятель - то, все, кранты. Люди рано или поздно перестанут болеть, либо встанут на путь выздоровления, либо, увы, помрут. Но меры, которыми озадачится очередной назначенец, проявятся уже тогда, когда про эпидемию будут вспоминать лишь как о прошедшей невзгоде.