«Не бойся. Я нашёл тебя, и теперь смогу отыскать везде».
«Да, да… Только если будешь по-настоящему хотеть, как этой нашей встречи. Иначе….»
Музыка смолкла. Их души, так и не слившись, снова оказались в окружении других тысяч душ, остро ощущая теперь среди них своё одиночество. Встреча прошла, и навеки осталась с ними.
А может, никакой встречи в Храме и не было? Может, это хранители подарили им последний сон?
Зная, что всё лучшее происходит во сне. И что больше им не суждено встретиться ни в какой иной реальности.
Рассказ двадцать первый. Последняя инициация
Всё замерло. Тег больше не ощущал в себе ничего: никаких желаний и устремлений, только пустоту. Он превратился в точку внутри некоей сферы, вне пространства и времени. Но вот… точка сама начала становиться сферой, обретая и осознавая себя между полюсами двух миров: нижнего и верхнего, дольнего и горнего. Точка стала Тегом, прикоснувшимся к Истине. Тегом, на мгновение вновь познавшим покой.
И в это же самое мгновение Храм наполнился нестерпимым сиянием, неизбывно сильнее прежнего, и сам Тег стал его частью. А потом… словно трещина прошла через Храм, и все, находящиеся в нём, получили послание: «Мы больше не можем быть с вами! Нам пора!» И… Храма не стало. Они ощутили это сразу: сияние всё ещё исходило от них, но уже не замыкалось в уютном коконе, а устремлялось вовне, в фиолетовую размытость мира, частью которого они теперь стали.
Смятение обуяло души. Лишенные своих тел, они не знали, куда им двигаться; не ведая своих сил, они сделались беззащитными. Мир вокруг наполнялся тенями, источал враждебность и не давал никаких подсказок, что делать дальше.
«Шакалы… Они должны вот-вот появиться, сейчас для них самое время», — пронзило Тега. И он затрепетал, запульсировал, предчувствуя, что готов даже взорваться, лишь бы что-то успеть сделать, лишь бы помочь: «Ко мне, любимая! Ты слышишь меня, слышишь?»
Ответа не последовало, но вот один трепещущий в ночи факел двинулся на зов, за ним, другой, третий… Неприкаянные души образовали вокруг Тега пылающую сферу, и сам он пылал, дрожал, затачивался, становясь…
… стрелой, готовой отправиться в путь.
Рассказ двадцать второй. Раб и ангел
Максим, окруженный непроницаемым силовым куполом, возлежал голый на хитроумном столе, к которому стекалось множество проводов и датчиков. Он спал, дыша спокойно и размеренно, в грудной клетке у него что-то трепыхалось, однако никто из присутствующих в лаборатории мужей не стал бы утверждать, что там находилось сердце, а именно человеческое сердце, которому совсем не присуще исчезать и появляться, когда ему вздумается.
Центром группы, безусловно, являлся низенький, полный мужчина с властным лицом. Очков мужчина не носил, жиденькие волосы зализывал направо, слова произносил веско и, надо думать, по делу. Собственно, это и был заместитель Антона Григорьевича, которого тот охарактеризовал в разговоре с ангелом как «сволочь». В официальных бумагах сволочь значилась Венедиктом Аркадьевичем.
Сейчас он пристально вглядывался в лицо Максима и настороженно улавливал шепоток персонала вокруг, не забывая при этом многозначительно поигрывать лицом: хмурился, поводил бровями и даже закусывал губу. И в то же время как будто постоянно был зафиксирован на самом себе, выказывая это подчас непроизвольными движениями пальцев по вискам, шее, плечу… Он словно ожидал некоей реакции своего организма на происходящее и прислушивался к тому, что там, внутри него, происходит, и это ожидание томило и изводило Венедикта Аркадьевича.
Научная же братия сдавленными обертонами во всю продолжала фонтанировать идеи, по большей части ненаучные и безответственные, от которых заместитель непроизвольно вздрагивал, обвисал лицом и энергично тёр виски.
— Что значит — прореха была в груди? Это… не человек? Биоробот?
— Похоже на то.
— Но ведь после того, как сам его откуда-то притащил, было обследование, и….
— Сам, сам… Натворил твой сам делов, вовек теперь не разобраться. Деньги вбухивал не понятно во что, без всякого согласования, в нарушение всех норм. Всех! И сам вот куда-то делся. Штаны одни только и остались.
— А если… этот поглотил шефа?