В воскресение Егор проснулся ближе к обеду, всё никак не мог забыться ночью. В квартире загнездилась тишина: родители старались не шуметь. Отец вообще устроился ещё на одну работу, лишь бы пореже бывать дома. Ну, а мама, временно нетрудоустроенная, шмыгала по комнатам мышкой, отчего-то вздрагивая, когда случайно наталкивалась на сына. И комнату его теперь постоянно обыскивала, и в глаза боялась смотреть. В больнице Егор подслушал случайно, как она спрашивала у доктора, не нашли в крови сына случаем чего-нибудь запрещенного. А когда выяснилось, что нет, заплакала: «Ох, боюсь я его, сама не знаю отчего — боюсь… Чужой он мне стал».
Дела.
Залился диковатыми звуками мобильный, номер высветился незнакомый. «Брать, не брать? Да ладно, не так часто тебе и звонят…» В трубке раздался смутно знакомый голос:
— Здравствуй, Егор. Узнал? Это Антон Григорьевич, должник твой.
— Здра-вствуй-те, — медленно проговорил юноша. Картинка перед глазами вдруг дёрнулась, потом встала на место. Что это было — знамение?
— Ты чего такой вялый? — весело продолжил должник. — Не знаешь, чем заняться?
— Да нет никаких особых занятий…
— Ну, вот и хорошо. Прямо сейчас подъезжай ко мне, подарок для тебя есть. Записывай адрес… — В голосе говорящего появились административно-командные нотки. — Жду. Отбой.
… До нужного дома он дошёл пешком: больше час понадобилось. Захотелось прогуляться, забыть мамино тревожное выражение лица. Физиономист из Егора был никакой, но эти горестно опущенные уголки губ, неестественно расширенные глаза… Любой бы сообразил, что за него отчаянно переживают.
Жилище Антона Григорьевича было четырехэтажным, обнесенное высокой оградой в виде копий со щитами, со шлагбаумом и будкой на единственном въезде. Егор попытался проскользнуть через калитку рядом, но не тут-то было: закрыто. Строгий голос немедленно осведомился:
— Куда прёшь, сопляк? А ну подь сюды.
Хозяином будки оказался седовласый мужчина в новеньком камуфляже. На улице было прохладно — конец октября, и поверх новенькой униформы на охраннике красовалась замызганная, очевидно — любимая, душегрейка. Выяснив, куда направляется Егор, охранник ткнул в нужную кнопку на пульте, взял трубку и, услышав: «Говори», — сказал:
— Антон Григорьевич, тут к вам пацан какой-то. По приглашению, мол.
— Всё правильно, Семёныч, — раздалось в трубке. — Объясни и пропусти.
Подъезд в доме имелся один. Тихонько, очевидно, подчиняясь манипуляциям Семёныча, щелкнула массивная дверь. Квартир на этаже было две. Лифтов тоже. Пол был облицован, насколько разбирался в этом Егор, под гранит, на стенах висели картины. Прямо в подъезде.
Хмыкнув, Егор неспешно поднялся по широкой лестнице на третий этаж. Встал перед дверью — мощной, отливающей багрянцем, вздохнул и…
Дверь открылась сама. За ней никого не было.
Егор помялся и ступил за порог. Дверь немедленно закрылась.
Коридор был длинный и заканчивался аркой. Из неё вдруг выскочила девушка, оказалось рядом с Егором.
Он тут же задохнулся. Это была… она. Зеленоглазая.
Подошёл и Антон Григорьевич, некоторое время созерцал на две застывшие фигуры. Хмыкнул, бросил:
— Знакомьтесь. Жду в гостиной.
Ещё через какое-то время девушка прошептала:
— Какое странное чувство. Я же тебя видела… Но где, где? Не во сне же?
Разжал рот и Егор:
— Тебя звать-то как?
— Маша, — уже нормальным голосом произнесла новая знакомая, протягивая руку.
— Егор, — ответствовал визави, осторожно пожимая тоненькие пальчики.
— Ну, пошли. Папа ждет, а он человек о-очень занятой!
Сказано это было тепло, но с подковыркой.
«А что же мама?» — подумал Его, но вслух ничего не сказал. Он был тактичным молодым человеком.
Взору предстала современная гостиная: белый стол, белые стулья, черный прямоугольник «плазмы» на декоративно-оштукатуренной стене. Никаких люстр, пуфиков, бархатных занавесей на окнах. Не раздражающий нервные окончания минимализм, одним словом. Что при этом испытывала душа — трудно сказать. Возможно, что и сожаление.
Устроились на стульях. На массивном столе (мраморном, что ли?) громоздилась ресторанная снедь: многочисленные кастрюльки и судочки с неясным содержимым.
— Ну-с, молодые люди, давайте-ка поедим, — весело произнёс хозяин торжества, окидывая взглядом собравшихся. И вдруг замер, обнаружив прелюбопытнейший факт.