- Кто же ты? Доктор Джекилл? Вильям Вильсон? - спрашивал скульптор, тоскливо взирая на своё отражение в зеркале. Но отражение не отвечало.
Какое-то время мужчина пытался отмечать дни в календаре, фиксировать время, для того чтобы уловить те моменты, когда выпадает из реальности, но вскоре осознал, что это - Сизифов труд: Другой знал о его действиях и продолжал отметки как ни в чём не бывало. А находки, тем временем, становились всё более и более жуткими: какие-то ножи и кастеты; струна от рояля, предназначенная для бесшумных удушений; телескопическая дубинка; револьвер с отделанной перламутром рукоятью; и прочие предметы, которые вполне недвусмысленно намекали на сферу деятельности владельца.
Однажды, по чистой случайности, скульптор обнаружил под одной из половиц в своей мастерской тайник, в котором хранились несколько пар часов, перстни, бусы и прочие вещи, которые, судя по всему, были ворованными. Всё это вызывало огромную гамму чувств: презрение, ненависть, страх, негодование и прочие, ни разу не связанные с весельем и радостью. При этом возможные действия виделись довольно туманными.
Можно было, к примеру, взять в руки тот же самый револьвер и застрелиться. И этот поступок отнюдь не был бы проявлением слабости и безвольности, поскольку иного способа обезвредить того, кто вполне мог оказаться не только грабителем и вором, но также убийцей, маньяком и душегубом, он не знал. Возможно, таким способом можно было бы спасти многие и многие жизни. Но всё-таки скульптор не желал подобного исхода, и вряд ли кто-нибудь посмел бы его в этом упрекнуть: во-первых, самоубийство являлось самым страшным грехом, а во-вторых - ему просто хотелось жить, ведь он был молод, не желал никому зла и считал бы свою гибель несправедливой.
Можно было нанести себе такие увечья, после которых он просто физически не смог бы никому и ничем навредить, собрать улики и сдаться полиции или самому обратиться за помощью в сумасшедший дом. Но и эти варианты нравились ему не больше первого: превращаться в калеку и овощ, продолжая не жизнь, а существование, - не хотелось; в полиции злоключения могли не закончиться, как, впрочем, и в лечебнице для душевнобольных; и, откровенно говоря, и то и другое пугало.
Тем не менее просыпаться с разбитыми костяшками и кровью на кулаках и лезвии ножа, привкусом алкоголя и сигар во рту изо дня в день было мерзко и унизительно. Так не могло продолжаться вечно: изо дня в день Другой получал всё больше времени и власти и, вполне вероятно, он мог нарваться на чей-либо нож или пулю или угодить в руки полиции.
Вульгарный и недалёкий, негодяй был чужд воспитания и пристрастий скульптора: если, разумеется, не считать примитивного и непристойного стихотворения, как-то раз специально оставленного им на стене, или полового органа, слепленного из глины.
Долгое время мечась от варианта к варианту, скульптор решил, что должен хотя бы попробовать решить дело миром и, если это у него не получится, пойти на крайнюю меру.
Первым делом он завёл тетрадь для переписки и, положив её на видное место у кровати, написал холодное приветствие, краткое изложение событий последних месяцев и своего отношения к происходящему, с учётом испытываемых им неудобств, а также планов и соображений на будущее. В том случае, если письмо будет проигнорировано или уничтожено, - он обещал покончить с собой сразу же, как только вернётся контроль над телом.
Ответ не заставил себя долго ждать: нарисовав неуместную весёлую мордашку и обозвав своего соседа по телу ломающейся целкой, Другой пообещал, что постарается курить поменьше, заметив вместе с тем, что коль скоро они оба занимают одно тело, то выходов остаётся не так уж и много. Либо один из них подавит второго, либо, волей или неволей, убьёт их общее тело, погубив обоих, либо они должны начать искать какие-то компромиссы, уважая чужие права и интересы.
Ни стиль изложения, ни суть высказываний, ни форма подачи не вызывали у его собеседника бурной радости, но, во всяком случае, дело сдвинулось с мёртвой точки.
Терпеть хамство, спускать грубость и дерзость скульптор не собирался и был намерен сразу обозначить границы дозволенного. Назвав собеседника грязным животным и быдлом (подчёркивая то, что лишь констатирует факты и называет вещи своими именами), он заявил, что не намерен сносить его выходки и прогибаться. Ещё одна затяжка, ещё один бокал, ещё одна кража или грабёж, хоть намёк на что-нибудь - тюрьма, увечье или пуля в лоб. Впрочем, можно и пулю в живот - смерть будет медленной и очень мучительной. Но и это ещё не всё - сначала он должен вернуть всё, что забрал у него или у других. Нет возможности вернуть вещи - пусть компенсирует деньгами. И не заберёт их у кого-нибудь, а честно заработает. Не знает, где и как - пусть поработает на него, а он будет платить ему за уборку в доме, за вымытую посуду; если сможет, пусть попробует делать скульптуры, но не трогает уже начатые. Если кого-то нельзя найти, чтоб возместить награбленное, - пусть хотя бы подаст пожертвование в церковь или нищему. И пусть немедленно порвёт все отношения со своими отбросами и походы по шлюхам.