А я и не заметил, как закурил. Что значит, привычка.
— В каждом мужчине заложен ген самоуничтожения, — отвечаю. — Каждый борется с ним, по своему. Я курю, чтобы притупить, сублимировать неуемные суицидальные наклонности.
— Хм. — Игорь подумал, сказал. — Думаю, ты в чем-то прав, но корень этой беды в другом. Курильщик бравирует, хвастает своим презрением к жизни. Такая, пошленькая поза, дескать — смотри как я крут: по лезвии бритвы босячком… И происходит это на подсознательном уровне, не каждый отдает себе отчет, нет… вообще никто не понимает откуда эта псевдо-крутизна берется. Парадокс в том, что, жить-то все-таки хочется. И когда попрет бочиной весь этот гной, — что накурит, когда вылезет инсультом, раком, еще какой-нибудь фигней, вот тогда… тогда начнется правда. Такое будет пить, такое мазать на башку, в таком яйца полоскать… Дерьмо будет жрать, чтобы выжить. Жалко, что не прилюдно, а-то ведь, еще, после всех унизительных процедур на балкончик выползет, за сигареткой потянется, чтоб видели — "парень-то, я рисковый, хоть сейчас сигану, и сопаткой об асфальт, чоб покрасившее, с брызгами!"
— А никотиновая зависимость? — спрашиваю.
— Ты, с ней родился? — Игорь улыбнулся. — Моя, сгенерированная завистью, к твоей утренней сигарете — теория — это основа. Никотиновую зависимость, курение за компанию, и курение от нечего делать, никто не отменял.
— Что значит: "сгенерированная завистью к моей сигарете"? — спрашиваю. — Правда, хочешь курить?
— Ты затянулся, и у тебя было такое счастливое лицо, что я позавидовал.
— Дать сигарету?
— Да нет, не стоит, зачем начинать? Да и неудобно, после такой лекции… Иди сюда Глеб. — Игорь зашел за джип, присел на правую ногу, больную левую вытянул. — Еще одно колесо надо снять. Еще кирпичей надо…
— Понятно, — говорю. — И где ты их брал?
Антон, пришел в начале десятого, но в такси он не влез, колеса заняли багажник и почти все заднее сиденье; остался охранять джип, чтобы не угнали, точнее — чтоб не утащили.
На СТО справились быстро, на том же такси, заехали в авто магазин, купили аккумулятор, потом на рынок: взяли мясо на шашлык, овощей, фруктов, хлеба, и всяких мелочей, кстати, я купил кастрюлю и чайник. Вещей и продуктов получилось немного: все вместилось в два пакета. Отдыхать-то всего ничего, — три дня без малого.
В одиннадцать выехали. Я за рулем, Игорь справа, Антон сзади, сразу заснул. Как пришел, молча поздоровались, и больше не замечали друг друга. С белорусом у него тоже, как-то не клеится, может, даже и не спит, а так — только вид делает. А вдруг, все-таки стыдно? — случается же такое с мужчинами, в Карелии.
Маршрут знакомый, до поселка добрались быстро, без приключений. Выгрузили лодки и вещи на прежнем месте, я погнал машину на стоянку. Поставил, где и в прошлый раз, благо хозяева были дома. Опять, пришлось, заплатить, хотя и договаривались на две недели. Не-то чтобы просили, — но во взгляде… Вобщем просили. Узнал у местного дедушки, где у них магазин, отправился туда. Хотел купить две банки холодненького, но вспомнил Антона и все таки взял шесть. Шкура — он конечно — небритая, но пить при нем и не предложить, не смогу, не в моем характере, хотя и стоило бы проучить подлеца.
Когда пришел, лодка уже была на воде, Игорь сносил пакеты, я помог перенести канистры с бензином, подцепили мотор, легко завелись, тронулись. Прогнозы на дождь, не оправдались, день сегодня солнечный, теплый. Антон сел возле самого носа, на сумку с вещами, высматривал подводные камни. Игорь, как и прежде рулил сзади, все-таки, нога у него сильно болела, вытянул вдоль лодки по дну, иногда непроизвольно поглаживал колено, при этом всегда морщился, кряхтел.
Я разделся до плавок, лег на сиденье поперек лодки, голова оказалась на левом борте, ноги перекинулись через правый, чуть касались прохладной воды.
— Игорь, тебе же в ляжку попали, — говорю. — А ты, колено трогаешь.
— Ноет зараза. Не знаю, как уже положить эту ногу. Нерв задело…
— Я могу порулить, — говорю. — Смотри, если не удобно… Чего не раздеваешься? — жара такая.
— Да, сейчас… Ты бы капитану, помог раздеться, а-то у него рука коркой, какой-то покрылась.
Антон повернулся. Не хотелось к нему никак обращаться, поднял руку: привлек внимание: — Помочь? — спрашиваю.
— Спасибо, не надо! — сказал бородач с каким-то пренебрежительным упреком. Ах ты ж пакостник, думаю, будешь тут мне козьи морды корчить!.. Сейчас вот засвечу в пятак, будешь знать…
Капитан выпил две банки, открыл третью, — осмелел, вытащил загипсованную руку из петли, положил на борт. Я закрыл глаза, бросил на лицо футболку, так хоть, солнце не режет; яркое оно сегодня, даже через закрытые веки, пробивается докучливая желтизна. Вспомнилась песня "Пикника", которую пел в ресторане Игорь, и я запел про себя:
От Кореи до Карелии, завывают ветры белые.
Завывают ветры белые, путь-дорогу не найти.
От Кореи, до Карелии, сам не ведаю, что делаю.
Ой не ведаю, что делаю. Меня темного прости!
Точно, пел, про себя, но услышал, и Игорь поет эту песню, повернулся к нему, подпел: "От Кореи до Карелии…
Спели, я приподнял футболку, посмотрел на Игоря, поймал его взгляд.
— Красиво здесь, — говорю.
Белорус смеясь: — Ну, дай посмотреть.
— В смысле? — Не понимаю.
— Ты закрыл глаза, обмотал голову тряпкой, и говоришь, что у тебя там красиво. Не хорошо, надо сначала другим предложить "красиво", а потом уже самому.
Игорь, взял ближе к берегу; я приподнялся, мельком глянул на высокий расколотый утес, что сильно навис над водой, на самой его вершине — сосна, наклонилась, вот-вот бросится вниз.
— Блин, эти скалы, — говорю, — как настоящие. Антон оглянулся, непонимающе осклабился, Игорь улыбнулся, кивнул: — Да, — говорит, — потом станут настоящими, когда будешь вспоминать. Я опять лег, спрятал голову под майкой. Заснул.
Меня разбудил дождь, не сильный, — моросило; капли налипали на лицо, шею, соединялись, разбухали, срывались к скулам, к затылку, и дальше: в пропасть. Вытерся ладонью, открыл глаза и сразу схватил каплю, небо, деревья — размылись, я поморгал, утерся майкой, прижал ладонь ко лбу козырьком, осмотрелся. Мы уже не плывем, лодка на берегу, и я в ней, кажется, один.
— Проснулся?! — это Саша, кричала издали, спускаясь по тропинке. Улыбнулся ей, помахал, вставая, раскинул руки, стал ловить дождь.
— Здорово! — крикнул. — Классный какой, теплый. Хорошо они это придумали!
— Да, сегодня стараются, — сказала она, подошла ко мне, обняла, поцеловала в щеку, но себя прижать не дала, отодвинулась. Я уже не улыбался, понимающе покивал, опустил взгляд.
— Ну перестань Глеб. — Как бы случайно, вскользь коснулась моей руки, но успела ущипнуть.
— Как вы здесь, без нас? — спрашиваю.
— Знаешь, как волновались? Думали, еще вчера приедете, а вас и утром нет, и в обед нет, и уже вечереет, а вас все нет и нет… Сутки уже на мостике сидим, выглядываем…
— Я скучал по тебе, — говорю.
— И я по вас очень скучала!
Это "Вас" мне не понравилось. По выражению моего лица, она это поняла. Цыкнул, кинул взгляд на лодку; вроде, вещей нет, все уже унесли, только моя безрукавка мятая, кто-то под голову подложил, пока я спал. Наклонился, поднял.
— Ну что, бери меня под руку, пошли ко всем.
Она не торопилась, посмотрела с укором: — Глеб…
— Ну что?..
— Конечно, я по тебе скучала…
— Но ведь, не только по мне, правда…
Промолчала. Я подался вперед, согнул руку в локте: — Хватайтесь сударыня.
Взяла под руку.
— Это я сказала, чтобы тебя не будили, — говорит. — Ты улыбался во сне…
— Да, во сне меня сильно тянули за уши.
Она потрогала мой синяк, провела пальцем вдоль глубокой царапины: — Как же тебе досталось. Ты, правда, на спор разбил об голову бутылку?