– Вижу, – отозвался Гейбриел.
– Акленд уже много лет живет в деревне. У него нет наследников. Думаю, его состояние перейдет каким-нибудь дальним родственникам.
– Если только очаровательная женщина рядом с ним не уговорит его жениться на ней, – предположил Гейбриел.
– Такой вариант, конечно, тоже возможен. Поговаривают, что Акленд совсем одряхлел, но это очаровательное создание рядом с ним буквально вытащило его со смертного одра.
– Удивительно, что может сотворить с мужчиной красивая женщина! И даже тогда, когда доктора потеряли всякую надежду, – заметил Гейбриел.
– Вы правы. К тому же леди обладает замечательным даром целительства. Её зовут миссис Розалинда Флеминг.
Гейбриел почувствовал, как изменился тон Харроу. Добрые насмешливые нотки ушли, уступив место холодной сдержанности.
– Что случилось с мистером Флемингом? – поинтересовался Гейбриел.
– Хороший вопрос, – усмехнулся Харроу. – Разумеется, леди овдовела.
Гейбриел обвел взглядом комнату, повинуясь своему охотничьему инстинкту и выискивая среди собравшихся в зале не жертву, а соперника. Такого же, как и он, охотника, скрывавшегося под маской светского человека.
– А кто этот господин, который стоит в одиночестве возле пальмы? – спросил он. – Похоже, светские беседы не представляют для него интереса.
Стоявший возле кадки мужчина всем своим видом демонстрировал, что единолично занял отдаленный уголок зала. И горе тому, кто посмел бы вторгнуться в его пространство.
Харроу проследил за направлением взгляда Гейбриела и слегка нахмурился.
– Это Уиллоуз. Мне известно о нем немногое. Он появился в обществе несколько месяцев назад. Коллекционирует антиквариат и предметы искусства. У него явно водятся деньги, но он никому об этом не рассказывает. По-моему, он приобрел несколько работ миссис Джонс для своего персонального музея.
– Он женат?
– Нет, – отозвался. Харроу. – Во всяком случае, нам об этом неизвестно.
Гейбриел хотел было поинтересоваться, кто такие мы, но послушался внутреннего голоса и не стал этого делать.
Запомнив имя Уиллоуз, молодой человек вновь занялся наблюдением, выискивая тех, кто держался отстраненно и надменно, тая в себе скрытую опасность.
В течение следующих нескольких минут он добавил к своему списку еще три имени, снабженных подробными комментариями Харроу. Особое внимание он обращал на тех, кто, по словам молодого человека, покупал работы Венеции.
– Вы великолепно осведомлены обо всем, что происходит в обществе, поздравляю, – сказал Гейбриел, когда поток информации Харроу наконец иссяк.
– Все новости я узнаю в клубе. – Харроу сделал глоток шампанского. – Вы же знаете, как это бывает.
– Я давно не жил в городе, – объяснил ему Гейбриел. – Так что не в курсе многих событий.
«Как это верно», – подумал Гейбриел.
Почти никто из семейства Джонсов не интересовался общественной жизнью. Сейчас это было на руку Гейбриелу, так как он мог свободно вращаться в свете, не рискуя быть узнанным.
– Да, конечно, – отозвался Харроу. – И потом… эта ваша ужасная амнезия, последовавшая за несчастным случаем. Разумеется, это все оказало влияние на вашу память.
Гейбриел неожиданно осознал, что расспросы зашли слишком далеко.
«Харроу становится чересчур любопытным, не к добру».
– Вы правы, – согласился он.
– Когда вы в первый раз вспомнили, что у вас есть жена? – поинтересовался Харроу.
– Память вернулась ко мне в тот день, когда я завтракал в отеле в Сан-Франциско, – начал фантазировать Гейбриел. – Я вдруг подумал, почему это рядом нет жены? Она могла бы налить мне чай. Я ведь знал, что такое уже было в моей жизни раньше, и начал думать, где бы мог ее оставить. А потом память внезапно вернулась ко мне.
Харроу удивленно поднял брови.
– Нужно, пожалуй, получить очень сильный удар по голове, чтобы забыть такую женщину, как миссис Джонс.
– В самом деле, – согласился Гейбриел. – Впрочем, если бы вы сорвались со скалы, с вами произошло бы тоже самое.
Гейбриел посмотрел на Венецию, стоявшую на другом конце зала в окружении каких-то людей. За спиной у нее висела «Спящая девушка» – последняя работа из серии «Сны». На темной, слегка расплывчатой фотографии была изображена девушка в ослепительно белом прозрачном платье, погруженная в спокойный сон. Стоило присмотреться к фотографии повнимательнее, как становилось понятно, что для съемки позировала Амелия. Возле фотографии на стенде был прикреплен бант, свидетельствовавший о том, что данная работа получила на выставке первый приз.
Харроу пронзил взглядом собеседника.
– Странно… миссис Джонс по-прежнему носит черное, хотя вы давно возвратились в мир живых.
– Она говорит, что у нее нет модных платьев других цветов, – объяснил Гейбриел. – У нас не было времени купить новый наряд специально для сегодняшнего вечера.
– Думаю, ей не терпится сменить весь этот траур на более жизнерадостные расцветки?
Гейбриел оставил это замечание без ответа. Он знал, что Венеция ни за что не бросится очертя голову к портнихе, чтобы отпраздновать его возвращение.
В этот момент один из окружавших Венецию мужчин наклонился к самому ее уху и что-то прошептал, заставив ее рассмеяться.
У Гейбриела возникло неожиданное желание пересечь комнату, схватить этого наглеца за горло и вышвырнуть его на улицу.
Харроу бросил на него подозрительный взгляд.
– Вы, должно быть, были страшно разочарованы, узнав, что у миссис Джонс уже есть планы на сегодняшний вечер.
– Прощу прощения? – рассеянно отозвался Гейбриел, все внимание которого было сосредоточено на мужчине, допускавшем такие вольности в обращении с Венецией.
– Сомневаюсь, чтобы мужчина, столь долго находившийся в разлуке с любимой женщиной, выразил бы удовольствие провести первый же совместный вечер на выставке фотографии.
«Харроу решил поменяться со мной ролями, – подумал Гейбриел. – Теперь этому юноше вздумалось самому задавать вопросы».
– К счастью, фотографии моей жены просто великолепны, – сказал Гейбриел.
– Согласен. К сожалению, этого нельзя сказать о большинстве представленных сегодня работ. – Харроу развернулся и посмотрел на снимок на стене. – Работы миссис Джонс имеют некую мощную, хотя и едва уловимую, власть над зрителем. Нe правда ли? Ее фотографии как-то странно заставляют вглядываться в них внимательнее, проникать в самую глубину.
Гейбриел посмотрел на снимок, которым так восхищался Харроу, относящийся к категории лондонских достопримечательностей. В отличие от других фотографий этой группы, в своей работе Венеция использовала человеческую фигуру. Молодая женщина (снова Амелия) сжимала шляпу затянутой в перчатку рукой. Она стояла в каменной арке у входа в старинную церковь. И снимок опять вызывал какое-то странное беспокойство.
– Такое впечатление, будто эта женщина – привидение, решившее показаться простым смертным, – заметил Харроу. – Она как будто усиливает впечатление от готического храма, не правда ли?
– В самом деле, – согласился Гейбриел, переводя взгляд на Уиллоуза. Тот направлялся к двери.
– Все фотографии миссис Джонс обладают какой-то непостижимой чувственностью, – продолжал Харроу. – Знаете, я рассматривал ее работы сотни раз, но так и не смог определить, что именно привлекает меня больше всего. Как-то я спросил ее, как ей удается достичь такого поразительного эффекта.
Уиллоуз скрылся из виду, и Гейбриел снова повернулся к Харроу, поинтересовавшись:
– И что же она ответила?
– Сказала, что все дело в освещении.