Кроме отношения автора к сообщаемым идеям (стратегия) и способов их коммуникации (тактика), необходимо учитывать также временную развертку порождаемых идей. Мы будем различать две формы хронологической связи идей сообщения.
Синхрония — когда события, в которых выражен замысел, существуют и соответственно сообщаются одновременно.
Диахрония — когда события образуют последовательный ряд, раскрывающий замысел.
Перейдем к описанию результатов исследования «Шолохов и „Тихий Дон“». В данной работе мы воспользовались первичной выборкой Г. Хьетсо, приведенной в упомянутой книге скандинавских авторов. Выборки скандинавских исследователей определялись по принципу «случайных чисел»: ими было отобрано по 10 образцов из шести произведений (2 — Крюкова, 2 — из «Донских рассказов», 2 — из «Тихого Дона»), причем каждый образец включал по 500 слов, что в общей сложности составило 30 000 слов, но все абзацы, содержащие прямую речь, мысли героев и вопросы, исключались. Иными словами, исследование было сосредоточено исключительно на речи автора. Последнее условие бесспорно правильное, но — и здесь мы касаемся основного недостатка лингво-статистического подхода — трудно себе представить десять отрывков по 500 слов, где была бы только авторская речь. А это означает разрывность в содержании отрывков, смысловую эпизодичность. Мы воспользовались этой выборкой в силу двух обстоятельств: а) исследование, проведенное двумя разными методами на одной выборке, конечно, предполагает полный ответ на поставленный исследователями вопрос; б) этому способствовал практически тождественный список распределения частей речи у Хьетсо и в нашем исследовании.
Вот заключение статистической обработки Хьетсо: «…„Т/ихий/ Д/он/“ в значительной степени приближается к Ш/олохову/, но очень далеко отстоит от К/рюкова/».
Вывод Хьетсо ясен. Мы берем его выборку (шесть текстов по 5 тыс. словоформ) и с помощью нами рассчитанных математических моделей определяем показатели стратегии, тактики и временной развертки. Затем проводим стандартный статистический анализ различий. Выводы следующие: 1) утверждение о том, что автор «Тихого Дона» Шолохов, но не Крюков, имеет вероятность 0,75; 2) утверждение о том, что автор «Тихого Дона» Крюков, но не Шолохов, имеет вероятность 0,12; 3) наконец, утверждение о том, что авторами «Тихого Дона» являются и Шолохов и Крюков, имеет вероятность 0,12.
Как видим, на более глубоком уровне, нежели уровень грамматической частотной структуры текста, но все же оставаясь на уровне языковых реалий, мы пришли к тем же выводам, что и скандинавские коллеги, которые, подводя итог всему исследованию, отметили: «Как бы то ни было, гипотеза, отстаиваемая Д, не выдерживает пристального анализа».
Естественно, что следующим был вопрос: что нам покажет исследование на уровне индивидуально-психологических особенностей личности автора текста?
Результат компьютерного анализа приведен в сравнительной таблице, где соотнесены психологические характеристики авторов исследованных текстов. Характеристики представлены своими наименованиями, мы их не разворачивали в подробные описания (частично это будет сделано ниже), что заняло бы много места.
Что можно сказать относительно этого результата? По-видимому, то, что строгий вывод здесь делать преждевременно. Если раньше — на уровне речевого поведения — вероятности «за» и «против» Шолохова (0,75 и 0,12 соответственно) статистически различались, что позволяло однозначно отдать авторство Шолохову, то здесь просматриваются весьма серьезные качественные различия, позволяющие говорить о разных психологических типах. И все же один вывод и здесь звучит вполне убедительно: авторство Крюкова практически должно быть исключено. Что же касается «размытости» психологических границ между М. Шолоховым — автором «Донские рассказов» и М. Шолоховым — автором «Тихого Дона», то здесь ограничимся гипотезой. Но вначале учтем следующие обстоятельства. Первое: разница во времени написания «Донских рассказов» и «Тихого Дона» весьма невелика, всего несколько лет. Второе: художественная мощь «Тихого Дона» несравнима с относительными художественными достоинствами «Донских рассказов». Следовательно, за очень небольшой промежуток времени произошло одно из двух: или личность М. Шолохова потрясающе быстро развивалась, причем только в одном направлении — к гениальности; или был какой-то источник для написания «Тихого Дона». Причем этот источник должен был быть настолько мощным, что смог «создать» самого Шолохова, того, которого мы знаем как автора «Тихого Дона». Другими словами, М. Шолохов бесспорно написал «Тихий Дон», но опирался при этом на какую-то базу (этой базой не обязательно должен быть черновой текст будущего «Тихого Дона»), которая в культурно-историческом отношении одинаково близка всему донскому казачеству (и, конечно, — Шолохову), но для М. Шолохова в определенном смысле стала и формирующей его личность основой, творцом Шолохова-человека, определив основные личностные качества будущего автора «Тихого Дона». И с психологической точки зрения здесь нет никакой мистики (как это имеет место при допущении стремительного развития гениальности): молодой, двадцати-с небольшим-летний человек достаточно быстро осваивает уже имеющийся опыт и нет ничего необычного в том, что этот опыт становится его собственным на всю жизнь. Таким образом, мы придерживаемся идеи, что автор «Тихого Дона» — Шолохов, но при условии, что он сам стал продуктом формирующего влияния какого-то мощного культурно-исторического источника.
Правда, остается еще следующий вопрос: как объяснить, что гораздо более поздние произведения Шолохова (например, «Они сражались за Родину») в художественном отношении не достигают высоты «Тихого Дона»? Гипотеза о наличии источника именно для создания «Тихого Дона» и здесь помогает: обратим внимание на то, что всегда говорилось и писалось о величии, гениальности самого романа, и гораздо реже эти эпитеты относились к автору. Если источник существовал для «Тихого Дона», то это вовсе не означает, что существовал источник для других, более поздних произведений. Гениальный роман мог «сделать» талантливого человека, но даже талантливый теперь человек не создаст гениального романа.
Глава IV. Личность и текст
Два очерка персонификации выдающихся деятелей современности, которые мы приводим, опираются на метод, о котором рассказано выше, не имеющий аналогов, во всяком случае в гуманитарной отечественной науке.
Гениальные художники слова — весьма заманчивый объект исследования потому, что своим трудом они дают потомкам обильную пищу для многоаспектного анализа не только своего литературного творчества, но и своей жизни, своего окружения, своей эпохи. Но творцами общественного бытия являются и общественно-политические деятели, хотя они далеко не всегда так же разнообразны в своих работах (исключая, конечно, работы, касающиеся политической жизни). К личности таких деятелей всегда будут обращаться в будущем, и одним из способов познания станет персонификация — проявление черт творца в созданном им произведении.
Итак,
персонификация текстов И. В. Сталина.[8]
В краткой форме итог анализа речевого поведения автора рассмотренных текстов выглядит таким образом: И. В. Сталин использует следующую схему речевого поведения: принимая идеи чужого «Я», он не связывает их с идеями собственного сознания, чужие сознания остаются за порогом сознания автора. Автор не использует полифонию, а применяет промежуточную форму — интердиалог, как бы разделяя авторство с другими. Внешним выражением подобной позиции может быть непроизвольная замена в авторской речи (как внешней, так и внутренней) местоимения «Я», местоимением «Мы».
Автор как бы имеет перед собой сверхзадачу, которой подчиняет не только чужие — ставшие своими — идеи, но и чужие — не ставшие своими, однако разделяемые им для решения поставленной цели. Автор придерживается правила: для достижения цели пригодны все идеи: и свои, и чужие.
Языковые особенности, отражающие речевое поведение автора, характеризуются бедной лексикой, повторяемостью мысли, материал излагается монотонно и скучно.