Первая: отказ от ранее данных собственноручных показаний объясняется воздействием на содержание показаний других лиц. При этом, разумеется, лицо, давшее показания, не отрицает своего исполнения, но отрицает свое авторство, сообщая, что показания давались с «помощью» работников правоохранительных органов. Реже — воздействием заинтересованных лиц, не участвующих непосредственно в процессе (родственники, знакомые, сокамерники). Понятно, что в такой ситуации бессмысленно ставить вопрос о поиске действительного автора. Поэтому перед автороведческой экспертизой вопрос ставится так: можно ли исполнителя текстов, переданных на исследование, считать автором этих текстов? Ответ должен быть лаконичным: «Да» или «Нет»[6]. Иллюстрацией сказанного может служить краткое описание следующего уголовного дела.
В один из зимних вечеров одиннадцатилетняя Н. И. ушла на каток и домой не вернулась. Через два дня ее расчлененный труп был обнаружен на платформе городского вокзала. По подозрению в совершении изнасилования и убийства Н. И. был задержан 35-летний СВ. В начале следствия СВ. отрицал свою причастность к совершению преступления, но позже он вину признал и неоднократно писал чистосердечные признания, в которых описывал картину совершенного изнасилования Н. И., но отрицал свою причастность к ее убийству. Через десять дней после последнего признания им было подано заявление, в котором он полностью отказался от своих чистосердечных признаний. Еще через месяц СВ. захотел показать место знакомства с соучастником совершенного им преступления, а после проведения следственного эксперимента заявил, что в действительности преступления он не совершал, и все показанное и рассказанное им является выдумкой. Однако, прочитав протокол проверки своих показаний на месте совершения преступления, он собственноручно уточнил приметы похищенной девочки, иные обстоятельства дела. Потом СВ. еще несколько раз признавался в совершении преступления, им даже написано чистосердечное признание на имя Генерального прокурора СССР, в котором СВ. признал свою вину в совершении не только изнасилования, но и убийства малолетней девочки. Затем же СВ. вдруг снова стал отрицать свою причастность к совершению преступления. В ходатайстве, написанном после ознакомления с материалами уголовного дела, во время выступления на суде, в жалобе, направленной на имя Генерального прокурора СССР, он заявлял, что все чистосердечные признания сделаны им под диктовку следователя после применения физического и психического насилия.
Так как для установления авторства чистосердечных признаний СВ. необходимы специальные познания, было решено назначить по этому уголовному делу психолингвистическую (автороведческую) экспертизу. Ответ на основной вопрос: является ли СВ. действительным автором своих признаний? — был отрицательным.
Вторая причина отказа от ранее сделанных собственноручных признаний — раскаяние в даче заведомо ложных показаний. Примером подобной ситуации может служить следующее дело.
Подследственная, задержанная за спекуляцию, в своем объяснении случившегося, в частности, указала, что вынуждена была дать взятку довольно высокопоставленному должностному лицу. Понятно, что уголовное дело тотчас приняло несколько иное направление: дача взятки должностному лицу влекла за собой привлечение этого лица к уголовной ответственности (разумеется, при подтверждении заявления, сделанного подследственной). Всего на протяжении почти двух лет подследственная сделала три собственноручных заявления, в которых она сначала подтверждала взятку, а затем отказалась от этого и созналась, что оговорила упомянутое должностное лицо. Мотивы оговора: 1) намек на желательность такого поворота событий со стороны следствия; 2) уверенность в том, что привлечение к делу высокопоставленного лица, да еще в качестве соучастника, будет способствовать если и не прекращению дела, то уж во всяком случае смягчению приговора. Понятно, что следствие не могло удовлетвориться двусмысленностью положения: взятка — это одна статья УК; дача ложных показаний — другая. Перед экспертами был поставлен вопрос: позволяют ли выявленные языковые признаки текстов заявлений, переданных на исследование, утверждать, что эти тексты принадлежат именно исполнителю? Ответ был положительным. Это означает, что из названных обвиняемой мотивов оговора, вероятнее всего, имел место только второй: заведомо ложное показание (оговор) дано с целью облегчить свою участь.
Эти примеры выбраны не случайно: легко заметить, что влияние на «авторство» собственноручных показаний оказывается как сугубо «извне» (со стороны заинтересованных лиц или со стороны обстоятельств), так и «изнутри» (заведомо ложные показания, обусловленные собственными мотивами автора). Приведем пример «чистого» случая дачи ложных показаний, абсолютно исключающий какое-либо влияние со стороны. Анализ этого случая более сложный, нежели анализ альтернативы «да — нет», так как здесь снова сливаются «исполнитель» и «автор». Причем «автор» выступает в двух ипостасях: автор, знающий истину, и автор, намеренно искажающий истину.
Произошла кража, в том числе наличных денег, принадлежащих учреждению. Проводимое правоохранительными органами расследование обнаружило обстоятельства, свидетельствующие о возможном участии в преступлении кого-то из членов этого коллектива. Расследование затянулось. Многие сотрудники этого учреждения тоже склонялись к мысли о причастности кого-то своего к этой краже.
Вопросы, поставленные перед автороведческой экспертизой, были следующими: 1) можно ли на основании имеющихся изложений собственных версий работников этого учреждения сделать вывод о причастности кого-то из них к произошедшей краже? 2) можно ли на основании тех же текстов говорить об искренности выдвинутых версий случившегося, то есть правдивы ли все изложенные версии?
На экспертизу были представлены тексты, в которых каждым членом коллектива излагалась собственная версия случившегося.
Гипотеза экспертного исследования состояла в следующем. Отношение любого человека к излагаемой версии какого-либо события может быть выражено по крайней мере в двух планах: 1) человек излагает собственную, полностью им созданную версию; 2) он излагает чужую версию как свою (например, позаимствовав эту версию из каких-то независимых источников). Психологически эти отношения окрашиваются в разные эмоциональные тона, так как внутреннее сознание человека принимает их по-разному. Если версию излагает участник преступления, то действительные события им, естественно, скрываются, и возникает ложная версия, которая находится в конфликте с действительной версией. Это повышает эмоциональное напряжение, что выражается в следах так называемого остаточного аффекта. Этот остаточный аффект и диагностируется с помощью используемых методов[7]. Конечно, следы аффекта могут возникать и не только в связи с участием в преступлении, а из-за индивидуально-психологических особенностей автора версии. Но, как показало исследование, среди авторов анализируемых текстов нет таких, которые бы могли быть отнесены к личностям, склонным к тем или иным психическим аномалиям, ситуативным срывам.
Результат показал, что все без исключения авторы используют придуманные версии, но излагают их по-своему. Это может быть объяснено только тем, что со времени кражи до момента изложения авторами своих версий прошло достаточно много времени для. того, чтобы все члены коллектива сформировали о них собственное представление (причем в условиях частого общения между собой). Иначе говоря, это описание практически одной коллективной версии, но разными людьми, то есть это «изложение», но не «сочинение».
6
Мы несколько упрощаем процесс постановки вопросов: могут быть и вопросы о форме воздействия (диктовка, внушение, намек и пр), — но принципиально все сводится к дихотомии «да — нет».
7
Кстати, именно этот принцип лежит в основе широко практикуемой на западе диагностики на «детекторе лжи».