Конечно, предания о Валите, строителе лабиринтов, были записаны на баренцевоморском побережье Кольского полуострова, а Валдай Чаваньгский с его валунным святилищем находится на побережье беломорском, на расстоянии нескольких сотен километров. Современные поморы Терского берега, с которыми довелось разговаривать автору этих строк, о валунных выкладках знают, но не помнят каких-либо преданий, с ними связанных (впрочем, князья Звенигородский и Васильчиков зафиксировали рассказ о Валите более четырехсот лет назад; вряд ли им удалось бы это сделать в нынешней Коле). Однако можно предположить, с учетом всего вышесказанного, что и предания о Валите, и название Валдай (хотя оно изначально могло произноситься несколько иначе) все же имеют отношение к мегалитической «культуре валунных стен» или ее наследию. Ее немые памятники начинают обретать имена, пусть еще не вполне внятные, но узнаваемые и осмысленные. И, наверное, пришла пора подробнее поговорить о тех лингвистических разработках, которые дают возможность услышать голос древности.
С ВЫСОТЫ ВАВИЛОНСКОЙ БАШНИ
Применительно к теме этой книги очевиден главный «подводный камень», возникающий на пути исследователя. Коль скоро постулируется существование этнолингвистической общности, ее хочется четко локализовать — и географически, и хронологически. А потом уж проследить пути миграции потомков этого пранарода и взаимодействия между ними. Для нескольких последних тысячелетий археология довольно убедительно воссоздает картину подобных миграций. Но недаром археологи честно отказываются соотносить большинство археологических культур (даже сравнительно недавних) с конкретными этносами: материалов раскопок для этого, как правило, недостаточно.
Так что же: археология не может помочь в реконструкции арктической протоцивилизации? Ничего подобного; может, и очень существенно. Только нужно, обращаясь к далекому прошлому, отрешиться от концепции замкнутого этноса. Она «работает» лишь в весьма специфических условиях — скажем, применительно к Северному Кавказу последних одного-двух тысячелетий, когда население двух соседних долин, разделенных труднопроходимыми горными хребтами, действительно быстро становилось двумя разными народами. Жили эти люди уже в условиях железного века с его сравнительно высоким уровнем кустарного производства и именно поэтому обеспечивали свой замкнутый социум всем необходимым.
Но в условиях другой системы хозяйства, требующей более значительных пространств, подобной замкнутости просто не могло быть. Допустим, для Новгородского Севера, обратившись всего лишь на какую-нибудь тысячу лет назад, чрезвычайно трудно понять по археологическим данным, кто жил в том или ином конкретном селении: славяне или финно-угры? Уровень материальной культуры простых селян был практически одинаков; население говорило, скорее всего, и на русском, и на протокарельском или древнепермском…
А в эпоху палеолита? Население тогда было малочисленным, но при этом сезонные перекочевки на сотни километров были делом привычным. В известном смысле эти условия были сходны с теми, в которых ныне живут народы Крайнего Севера, хотя многие исследователи отмечали черты деградации применительно к последним векам и тысячелетиям (что в принципе само по себе позволяет предполагать в далеком прошлом существование более высокой протоцивилизации). Нас не удивляет, к примеру, что крайне немногочисленные родственные друг другу народы самодийской языковой общности (ненцы, энцы, нганасаны, селькупы) населяют сейчас огромную территорию — практически от Таймыра до Лапландии. Нетрудно представить, что в далеком прошлом этнолингвистическая общность могла охватывать значительно большую часть Северного полушария — возможно, всю циркумполярную зону.
У скептика наверняка возникнет вопрос: можно ли именовать цивилизацией культуру «примитивных» охотников Севера? Ну, во-первых, условия жизни на Севере в прошлом могли быть более благоприятными. Во-вторых, исследователи палеолитической экономики (вовсе не ангажированные в плане гиперборейской теории) отмечают, что, по крайней мере, в некоторые периоды эта экономика позволяла достичь самого настоящего изобилия! Кстати, латинское по происхождению слово «примитивный» в европейских языках (primitivus, primitive etc.) часто совершенно правильно применяется в своем исходном значении — «изначальный»…