Зибен откинулся назад, смерил его взглядом.
— Видимо, тебя в то время дома не оказалось.
— Верно. Они забрали всех наших женщин. Их я освободил, но Ровены с ними не было: человек по имени Коллан уехал с ней еще до моего прихода.
— До твоего прихода? Экая скромность. Ну а дальше?
— О чем ты?
— Как ты освободил этих женщин?
— На кой черт тебе это нужно? Нескольких негодяев я убил, остальные разбежались. Главное то, что Ровена в Машрапуре.
Зибен вскинул тонкую руку.
— Будь так любезен, давай по порядку. Во-первых, какое отношение ко всему этому имеет Шадак? А во-вторых, не хочешь ли ты сказать, что в одиночку напал на Хариба Ка и его головорезов?
— Не в одиночку. Шадак был там — его схватили и хотели пытать. Еще были две девушки, хорошие лучницы. Но это все дело прошлое. Шадак сказал, ты поможешь мне отыскать Ровену и придумаешь, как ее спасти.
— Спасти от Коллана?
— От кого же еще? Ты что, глухой или тупица?
Зибен, сузив темные глаза, подался вперед.
— Ты очень мило просишь о помощи, мой большой безобразный друг. Удачи тебе на твоем пути! — Он встал и вышел на свет предвечернего солнца. У входа в таверну прохлаждались какие-то двое, а третий строгал деревяшку острым как бритва охотничьим ножом.
Первый — один из тех, что проигрался у бочонка, — загородил Зибену дорогу.
— Ну что, получил обратно свой изумруд?
— Нет. Экий неотесанный невежа!
— Так он не друг тебе?
— Где там! Я даже его имени не знаю — да и знать не хочу.
— Говорят, ты очень ловко управляешься со своими ножами. Правда это?
— А почему ты спрашиваешь?
— Ты мог бы отобрать свой изумруд, если б захотел.
— Ты хочешь напасть на него? Зачем? Насколько я понял, денег при нем нет.
— Дело не в деньгах! — рявкнул второй. Зибен отшатнулся от его запаха. — Он сумасшедший. Два дня назад он налетел на наш лагерь, распугал наших лошадей — я так и не нашел своего серого. И убил Хариба. Груди Асты! Да он не меньше дюжины человек уложил своим проклятым топором.
— Если он убил дюжину, как же вы собираетесь управиться с ним втроем?
— Возьмем его врасплох, — доверительно сказал смердящий. — Когда он выйдет, Рафин его о чем-нибудь спросит, он обернется, а мы с Заком вспорем ему брюхо. Ты тоже можешь помочь — нож, воткнутый в глаз, поубавит ему прыти, так ведь?
— Возможно. — Зибен отошел немного, присел на коновязь, вынул один нож и стал чистить себе ногти.
— Так ты с нами?
— Там увидим.
Друсс сидел, глядя на свое отражение в топоре — угрюмое, с холодными глазами и гневно сжатым ртом. Он снял свой черный шлем и прикрыл им блестящее лезвие.
«Ты сердишь всякого, с кем говоришь», — вспомнились ему слова отца. Да, это правда. Некоторые люди обладают способностью заводить друзей, свободно разговаривать и шутить. Друсс им завидовал. Пока в его жизни не появилась Ровена, он думал, что сам полностью лишен этих качеств. Но с ней он вел себя свободно, смеялся, шутил и порой даже видел себя со стороны — здоровенного как медведь, вспыльчивого и весьма опасного. «Всему виной твое детство, Друсс, — сказала ему Ровена однажды утром, когда они сидели на холме над деревней. — Твой отец все время переезжал с места на место, боясь, что его узнают, и не позволял себе сближаться с людьми. Но взрослому это легче — а вот ты так и не научился заводить друзей». «Не нужны они мне». «А ты мне нужен».
Сердце Друсса сжалось при воспоминании об этих тихих словах. Он поймал за руку проходившую мимо служанку.
— Есть у вас лентрийское красное?
— Сейчас принесу кубок.
— Неси кувшин.
Он пил, пока чувства не притупились и мысли не смешались в голове. Он вспомнил, как сломал Апарину челюсть и как после набега тащил тело Аларина в зал собраний. Его ударили копьем в спину, и древко переломилось. Глаза у него были открыты. У многих мертвых глаза остаются открытыми… и они обвиняют.
«Почему ты жив, а мы мертвы? — будто спрашивают они. — У нас тоже были семьи, были свои надежды и мечты. Как же вышло, что ты пережил нас?»
— Еще вина! — взревел Друсс, и девушка с волосами цвета меда склонилась над ним.
— Сдается мне, вам хватит, сударь. Вы и так уж целую четверть выпили.
— У всех глаза были открыты. У старух, у детей. Дети всего хуже. Что это за человек, если он способен убить ребенка?
— Шли бы вы домой, сударь, да ложились бы спать.
— Домой? — горько рассмеялся Друсс. — К мертвецам, что ли? А что я им скажу? Кузница остыла, и хлебом больше не пахнет, и детского смеха не слышно. Только глаза. Нет, теперь уж и глаз нет — только пепел.