Величкин познакомил Зотова с Галей, и теперь Зотов посещал Матусевичей не реже, чем сам Величкин. Это обстоятельство сперва только радовало Сергея. Ему было приятно, что двое его лучших друзей понравились друг другу. Но очень быстро радость его уступила место совсем иному чувству. Величкин знал, что, хотя Зотов и мало занимается женщинами, они благоволят к нему. Он находил это естественным и понимал, что чем чаще Зотов видится с Галей, тем ниже падают его собственные шансы.
Они сидели втроем на маленьком балконе. Синие легкие молнии срывались с трамвайных проводов и ударяли в край бетонного карниза. Опрокинутая улица гудела, как передовая линия прибоя или как молотилка.
Зотов сидел на узких железных перилах, спиною к четырехэтажной пропасти. Галя то-и-дело с опаской поглядывала на него. Ее пугала эта рискованная поза.
Разговор скучно тянулся через поросшую сухим вереском степь, не задерживаясь ни на каких значительных предметах. Обсуждали или, вернее, перечисляли литературные новинки, последние кинематографические и театральные постановки.
Зотов категорически заявил, что он против всего этого рифмованного нытья, называющегося стихами, поэмами и еще чорт знает как. Оно, по его словам, действовало на него хуже, чем ночной шум трамваев. Поэты — это бездельники в рваных ботинках. Им не следовало бы предоставлять жилплощадь.
— Вы признаете одну свою технику, Зотов? — спросила Галя.
— Что ж, для мужчины это единственная возможная профессия. Стихи и всякое иное музыкальничанье мы должны предоставить женской половине человечества.
— На большее мы не способны?
— За редким исключением. Например, у вас, Галя, мужской ум. Но для женщины это совсем не обязательный предмет. Иногда он даже мешает.
— Право, Иннокентий, — сказал Величкин, — тебя следовало бы отдать на дрессировку в женотдел.
— Только не это! — Зотов со смешным испугом заслонился обеими руками, как бы отводя нависшую беду. — Только не женотдел! Это ведь суррогат женщин, неполные мужчины!.. Они просто ужасны! Я уж лучше тогда прямо сразу брошусь вниз головой! — и Зотов резко обернулся к улице, точно намереваясь и в самом деле исполнить свою угрозу.
— Бросьте. — воскликнула Галя, бледнея. — Зачем эти глупые шутки! — Она схватила Зотова за плечо. — Слезьте!
Величкин отвернулся.
— Галя, — сказал Зотов многозначительно, — вот я сказал: суррогат. А как вы относитесь к суррогатам?
— Ненавижу их!
— Во всем?
— Во всем!
Величкин напрасно старался не слушать и не слышать. Сейчас надо было встать и уйти. Он знал, что Зотов ждет его ухода, что сидеть дольше слабость, но встать все-таки не мог. А ведь вот уже при нем они чуть не обнимаются и уверяют друг друга, что их любовь не суррогат, а настоящий товар…
Ну что ж! Он не станет визжать, как собачонка, которой обрубили хвост. Ревность — мелкое и гадкое чувство. Нужно уметь во-время отойти в сторону. У него остается работа, изобретение. Этого больше чем достаточно.
Лучше прокусить язык, чем позволить вырваться на волю бледному стону или краснолицему гневу.
Воображение, с расторопностью хорошего аптекаря, запечатывало хинные мысли в сахарную оболочку. Трогательные и грустные картины проплывали перед Величкиным.
«Будьте счастливы! — говорит он. — Идите своей дорогой, а я пойду своей. Но ты, Галя, знай, что в нужную минуту у тебя найдется настоящий друг…»
По спиральным лестницам мечтаний Величкин подымался все выше, пока какой-то вопрос Зотова, кажется, о времени или о спичках, не сорвал его с янтарной высоты.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Достижимы все стремления.
Тщательно обдумав предложение Величкина, прочитав несколько книжек и просмотрев много справочников, Зотов после трехнедельного размышления согласился работать вместе. Думал и колебался он долго, но, раз придя к твердому решению, сразу же погнал изобретение с той же рекордной резвостью, с какой последние три года гнал учебу.